Психология смерти и умирания

...С точки зрения филологии
«Толковый словарь живаго великорусского языка» Владимира Даля (1882):
«СМЕРТЬ ж. (мереть), смертушка... смеретка, -точка, -тушка, смередушка... конец земной жизни, кончина, разлученье души с телом, умиранье, состоянье отжившего. Смерть человека, конец плотской жизни, воскресенье, переход к вечной, к духовной жизни...».
Словарь русского языка в 4 томах (1984 г.):
«СМЕРТЬ, и, род. мн. ей, ж. 1. Биол. Прекращение жизнедеятельности организма и гибель его. Физиологическая смерть. Смерть клетки. Смерть растения. 2. Прекращение существования человека, животного. Скоропостижная смерть. Ранняя смерть...».
Оксфордский академический словарь:
«Смерть — это конец жизни». (Здесь так и тянет добавить: «А лошади едят овес».)

...С точки зрения буддизма
Чтобы понять, как трактуется смерть в буддизме, сначала остановимся на вопросе соотношения души и тела.
Некоторые исследователи (например, Г.Ольденберг) считают, что «буддизм отрицает существование тела». Действительно, можно вспомнить такой, к примеру, разговор Будды с учениками:
«Телесность, о бхикшу (обращение к ученикам. — А.Л.), не есть «Я». Если бы телесность была «Я», о бхикшу, то эта телесность не могла бы подвергаться болезням, и относительно телесности можно было бы сказать: пусть будет мое тело таким, а таким пусть не будет мое тело. Но так как телесность, о бхикшу, не есть «Я», поэтому телесность подвергается болезни и не могут сказать относительно телесности: таким пусть будет мое тело, а таким пусть не будет.
Ощущения, о бхикшу, не суть «Я»... Как думаете вы теперь, ученики, постоянна или непостоянна телесность?
— Непостоянна, учитель.
— Могут ли, следовательно, смотря на это непостоянное, исполненное страданий, подверженное изменению, говорить: это мое, это я, это — моя сущность?
— Нет, учитель, не могут».
Но и душа как самостоятельный субъект тоже отрицается. Ей придается лишь назывательная функция, функция обозначения. Когда греческий царь Менандр спросил буддийского монаха Нагасену, что такое «Я», тот ответил в том смысле, что «Я» — это ничто, мнимое множество. И проиллюстрировал свое утверждение сравнением человека с повозкой. Нет никакой повозки, заявил Нагасена, это всего лишь слово, а есть колеса, оси, кузов и прочее. То же и человек: есть зубы, мышцы, кишки, волосы, но нет некоей «телесности», «Нагасена — это только имя, название, обозначение, простое слово; субъекта же такового здесь нет». Так Нагасена на образном примере разъяснил знаменитое поучение Будды об отсутствии у человека души как чего-то неизменного.
«В буддийских священных книгах душа исчезала, делясь на четыре элемента: ощущения, представления, желания и познание (или сознание), — пишет историк религии И.Крывелев. — Исчезал в целом человек, в его сущность включалась помимо указанных элементов и телесность, но это не помогло целому возникнуть в качестве реально существующего явления. Для религиозного сознания этот солипсизм, однако, настолько противопоказан, что сам Будда стеснялся его».
Существуют и такие высказывания Будды, где прямо отрицается реальность личности и, следовательно, души. Смерть одного из своих учеников Будда так комментировал: «Когда исчезают жизненные позывы, стимулирующие силы, исчезает сознание; когда исчезает сознание, исчезает имя и образ... исчезают шесть органов чувств... исчезает соприкосновение». Далее идет перечисление того, что еще исчезает: ощущение, восприятие, охват (умственный), бытие, рождение, старость, смерть, горести, страдания, уныние. С разрушением тела, оказывается, гибнет не только несуществующее целое, исчезают и те элементы, которые составляют его действительное содержание. Есть и другой пассаж такого рода, повторяющийся в нескольких книгах. Около трупа монаха Годгики вилось темное облачко. Когда ученики спросили Будду, что оно значит, он ответил: «Это злой Мара ищет познания (сознания) благородного Годгики... но благородный Годгика вошел в нирвану, его познание не пребывает нигде».
Что это за таинственная нирвана, куда ускользает познание (сознание) после смерти? Почему оно находится там, если душа есть ничто? И как быть с бесконечной цепью смертей и рождений, на которую, согласно учению Будды, обречено все живое?
Причина этих противоречий кроется в том, что существовавшая до Будды мощная индийская религиозно-философская традиция наложилась на его учение и постепенно поглотила его, вводя собственные элементы и вытесняя некоторые элементы, чуждые ей. Впоследствии буддизм разделился на несколько направлений, среди которых выделяются тхеравада («узкий путь спасения»), махаяна («широкий путь спасения»), ваджраяна (или тантризм), ламаизм (соединение буддизма с даосизмом и синтоизмом), дзен-буддизм. У каждого из этих направлений есть свои особенности в понимании смерти и особенно — загробной жизни. Но вернемся к единому источнику — собственно учению Будды.
Поскольку в нем цель номер один — освобождение от страданий, то смерть, помогающую нам в этом, Будда рассматривает как оптимальный финал жизни:
Мгновенно, мгновенно все составленное;
Жизнь в нем повита смертью;
Все разрушается, созидаясь;
Блаженны притекшие к месту покоя.
Смерть не просто естественна, она желанна. Познающий истину, стремящийся к Абсолюту, должен, по учению Будды, подавлять в себе все чувственные ощущения, все краски и запахи земли. Вот почему смерть — необходимая ступень к Идеалу.
Однако смерть еще не гарантирует достижения Абсолюта, ибо посмертная судьба человека зависит от его земной жизни.
После смерти человека могут ожидать три варианта судьбы: мгновенное перерождение (так называемое переселение душ, сансара), попадание в ад (до вселения в новое тело), уход в нирвану.
Учение о переселении душ, еще до Будды существовавшее в брахманизме, говорит о том, что душа человека, согласно закону кармы, проходит бесконечный ряд переселений, причем воплощается не только в людях, но и в растениях, животных. Некоторым дано воплощаться в царях, брахманах и небожителях.
Умирая, личность (душа) распадается на сканды (составные элементы), но при следующем воплощении сканды вновь собираются определенным образом (своего рода кубик Рубика), сохраняя единство души. Правильная ее «сборка» обеспечивает непрерывность сущностного бытия личности, независимо от того, в какую материальную оболочку попадет душа после очередного перевоплощения.
Человек должен стремиться прервать цепь переселений, дабы слиться с богом-творцом Брахмой (в брахманизме), уйти в нирвану (в буддизме). Сделать это можно только вступлением на «восьмеричный путь» праведной жизни.
В промежутке между смертью и новым воплощением души грешников ждут суровые наказания в адских пещерах. Среди мук, уготованных им, — глотание раскаленного железного шара, поджаривание, дробление, замораживание, кипячение (очевидно, все это следует понимать аллегорически, поскольку речь идет о душе; это подтверждает и тот факт, что среди важнейших мучений грешников в аду упоминается и страх смерти!). Но и отбыв наказание в аду, душа не облегчает себе жизнь, ибо новые рождения — это не избавление от мук, а новые страдания. «Я прошел через сансару многих рождений, ища строителя дома, но не находя его, — говорит Будда. — Рождение вновь и вновь — горестно».
По меткому замечанию Борхеса, перевоплощение для западного сознания — понятие в первую очередь поэтическое, в то время как для буддиста перевоплощается не душа (в христианском понимании), а карма — особая ментальная структура, способная на бесчисленное количество трансформаций.
Итак, помимо ада грешникам уготован вечный круговорот рождений. Праведники же после смерти уйдут в нирвану, поскольку, как говорит Будда, «кто, ища счастья для себя, не налагает наказание на существа, желающие счастья, тот после смерти получит счастье». Нирвана, что на санскрите означает «угасание», — малоопределенная область то ли бытия, то ли небытия души после смерти. Сам Будда на вопросы о своей кончине (уходе в нирвану) отвечал весьма расплывчато. Так, на сомнения монаха Малункияпутты, будет ли после смерти жить Совершенный, Будда отвечал серией вопросов, мало проясняющих дело: «Тождественно ли живое существо с телом или отлично от него? Продолжает ли или не продолжает жить Совершенный после смерти, или Совершенный после смерти в одно и то же время и продолжает и не продолжает жить, или он ни продолжает, ни не продолжает жить?»
Смерть и нирвана в учении Будды имеют двойственный характер, подтверждая гегелевский закон единства и борьбы противоположностей. С одной стороны, нирвана — это такое качество мира, при котором исчезает вся привычная нам система координат и сенсорики бытия. «Есть, о бхикшу, — говорит Будда, — состояние, где нет ни земли, ни воды, ни света, ни воздуха, ни бесконечного пространства, ни бесконечного разума, ни неопределенности, ни уничтожения представлений и непредставлений, ни этого мира, ни иного, ни солнца, ни луны. Это, о бхикшу, не называю я ни возникновением, ни процессом, ни состоянием, ни смертью, ни рождением. Оно без основы, без продолжения, без остановки: это и есть конец страдания».
Поскольку нирвана — это конечная цель бытия, то и уходят в нее навсегда. Такая своеобразная черная дыра. С другой стороны, нирвана имеет информационную связь с нашим земным, чувственным миром; мало того, буддийский монах Нагасена характеризует ее с использованием чисто земных терминов. «Как познать нирвану, — спрашиваешь ты. Через отсутствие страданий, опасности, страха, через счастье, спокойствие, блаженство, совершенство, чистоту, свежесть...» Но еще парадоксальнее тот факт, что из нирваны можно вернуться в наш мир, — так делает сам Будда, возвращаясь из Махапаринирваны (великой совершенной нирваны) для нового воплощения на земле. Судя по всему, нирвана не в состоянии уничтожить личность, растворив ее на составные элементы. Нирвана не болото, засасывающее навсегда. Скорее, она представляет собой некий информационно-энергетический максимум, абсолютно самодостаточный, находящийся в статическом состоянии, но способный в любое мгновение воссоздать любое вероятное состояние бытия. Говоря физическими терминами, нирвана — это пограничная область между энтропией и антиэнтропией, обладающая при том свойствами своих соседей.
Таким образом, нирвана есть Великое Ничто и одновременно Великое Все. (С подобным дуализмом бытия сталкивается и естествознание. Примером могут служить свойства вакуума, который при «очевидной пустоте» обладает фантастическими запасами энергии и, возможно, является энергетической печкой вселенной.)
Борхес в блестящей лекции о буддизме приводит замечания австрийского ориенталиста, заметившего, что «в своих рассуждениях Будда исходил из физических представлений своей эпохи, а идея угасания была тогда не такой, как сейчас: считалось, что пламя не исчезает, затухая. Считалось, что пламя продолжает существовать, что оно пресуществует в другой ипостаси, поэтому выражение «нирвана» не означает в строгом смысле «угасание». Оно означает, что мы длимся другим способом. Способом, нам непонятным».
Джавахарлал Неру в «Открытии Индии», полемизируя с упрощенными трактованиями буддизма, пишет, что буддизм, «в сущности, избегает крайностей. Он включает учение о золотой середине, о среднем пути. Даже идея нирваны отнюдь не означала небытия, как иногда полагают. Это было позитивное состояние, но, поскольку оно выходило за рамки человеческого мышления, для его описания использовались негативные термины. Если бы буддизм, этот типичный продукт индийского мышления и культуры, был лишь учением об отрицании жизни, это, несомненно, оказало бы соответствующее влияние на сотни миллионов людей, исповедующих эту религию. На деле же буддийские страны изобилуют доказательствами обратного...»

...С точки зрения христианства
Первой смертью человека на земле, как повествует Библия, стала гибель сына Адама Авеля, убитого родным братом Каином.
Но каким образом появилась на земле смерть?
«Бог сотворил человека нетленным; он сотворил его по образу Своей собственной природы» (Прем. 2, 23), но «через зависть дьявола смерть вошла в мир: и испытывают ее принадлежащие уделу его» (Прем. 2, 24). Первочеловеки Адам и Ева, находившиеся в раю, до грехопадения были бессмертны. Бог, предостерегая их от вкушения плодов с одного из дерев, сказал: «Не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть». Однако запрет был нарушен, и за то, что «открылись глаза у них обоих», за то, что Адам и Ева узнали правду о себе и мире, Бог проклял их. Свой гневный монолог Бог завершил таким обращением к Адаму: «...в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» (Бытие, 3, 3-19).
В Псалме 103 читаем: «Сокрываешь лице Твое, они смущаются; возьмешь от них дух Твой, они умирают и в прах свой возвращаются; пошлешь дух Твой, они созидаются, и Ты обновляешь лице земли».
В Псалмах и книгах пророков смерть определяется такими понятиями, как «тишина», «молчание», «страна забвения», «прах», «бездна». «Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу? Будет ли прах славить Тебя?» (Пс. 29, 10). «В смерти нет памяти о Тебе; во гробе кто славит Тебя?» (Пс. 6, 6). «Разве над мертвыми ты сотворишь чудо? Разве умершие восстанут и будут славить Тебя? Разве во гробе будет возвещена милость Твоя и верность Твоя в преисподней? Разве познают во мраке чудеса Твои и правду Твою в земле забвения?» (Пс. 87, 11-13). «Не мертвым хвалить Господа и не нисходящим в страну молчания» (Пс. 113, 25). «Потому что ад не исповедует Тебя, смерть не будет хвалить Тебя, нисходящие в могилу не могут возвещать Твою истину» (Ис. 38, 18).
В этих цитатах очень характерно проявлено ветхозаветное отношение к смерти. Пророки трактуют ее прежде всего как уничтожение возможности любого действия — даже во славу Господню. Но все же есть и надежда на воскресение; о ней говорится в книге Исайи (26, 19), в книге Иова (19, 25) и особенно у Иезекииля (37, 9-14). Даниил говорит, что «многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие — на вечное поругание и посрамление» (12, 2).
Однако для христиан понятие смерти не исчерпывается чисто физическим смыслом, возвращением в прах. В православной богословской энциклопедии архимандрита Никифора (издание 1891 г.) читаем: «Смерть бывает двоякая: телесная и духовная. Телесная смерть состоит в том, что тело лишается души, которая оживляла его, а духовная в том, что душа лишается благодати Божией, которая оживляла ее высшею духовною жизнию. Душа также может умереть, но не так, как умирает тело. Тело, когда умирает, теряет чувства и разрушается; а душа, когда умирает грехом, лишается духовного света, радости и блаженства, но не разрушается, не уничтожается, а остается в состоянии мрака, скорби и страдания. Смерть вошла в мир через грех наших прародителей. Все люди родились от Адама, зараженного грехом, и сами грешат. Как из зараженного источника естественно течет зараженный поток, так от родоначальника, зараженного грехом и потому смертного, естественно происходит зараженное грехом и потому смертное потомство».
О смерти как наказании за грехопадение говорится во многих книгах Священного писания. Подробные рассуждения на эту тему содержатся, например, в «Послании к римлянам Святого апостола Павла»: «Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили. Ибо и до закона грех был в мире; но грех не вменяется, когда нет закона. Однако же смерть царствовала от Адама до Моисея и над несогрешившими подобно преступлению Адама, который есть образ будущего. Но дар благодати не как преступление. Ибо если преступлением одного подверглись смерти многие, то тем более благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Христа, преизбыточествует для многих. И дар не как суд за одного согрешившего; ибо суд за одно преступление — к осуждению; а дар благодати — к оправданию от многих преступлений. Ибо если преступлением одного смерть царствовала посредством одного, то тем более приемлющие обилие благодати и дар праведности будут царствовать в жизни посредством единого Иисуса Христа. Посему, как преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к жизни» (Римл. 5, 12-18).
Размышляя об особенностях православного восприятия смерти, архимандрит Киприан в работе «О молитве за усопших» писал:
«Кроме мучений и власти ада, еще нечто смущает нас в смерти: это невыясненность той нашей жизни. С моментом телесной смерти для души перерыва не будет: душа, как жила до последней минуты земной жизни, так и будет продолжать жить до Страшного Суда. (...) В Православии нет смерти, ибо смерть лишь узкая межа между жизнью здесь и смертью в будущем веке, смерть есть лишь временное разлучение души и тела. Нет смерти ни для кого, ибо Христос воскрес для всех. Там вечность, вечный покой и вечная память у Бога и в Боге.
Не мусульманский рай с гуриями перед нашими очами, не тусклая и нудная нирвана, не противное и скучное перевоплощение, — а тихие райские обители, немерцающий Свет в невечернем Дне Христова Царства. Вечное приобщение блаженства, вечная литургия, где херувимскую поют не человеческие голоса, а лики самих херувимов и серафимов». (Католики противопоставляют христианство и буддизм несколько деликатнее. Так, Г.Честертон в «Ортодоксии» говорит: «Чем выше мы оценим благородную отрешенность Будды, тем лучше поймем, что она прямо противоположна спасению мира, делу Христа. Христианин уходит из мира сего в мироздание, буддист бежит от мироздания еще больше, чем от мира. Один возвращается к Творцу, к сотворению, другой растворяет себя».)
«Юридически» идея бессмертия души впервые была оформлена на Никейском соборе (325 г.), когда при утверждении символа веры в него был включен догмат о жизни вечной. Однако в дальнейшем в богословской среде возникли значительные споры о природе души и ее судьбе после телесного умирания.

...С точки зрения ислама
Подобно другим мировым религиям, ислам утверждает, что физическая кончина не является итогом человеческого существования. Смерть переводит душу и тело в иные ипостаси.
В послекораническое время в исламе сложилось представление, что между смертью и Судным днем, когда Аллах будет окончательно решать судьбы всех людей, существует промежуточное состояние «барзах» («преграда») (Коран, 23:100/102). В этом промежутке тела умерших все еще обладают способностью чувствовать, хотя и находятся в могилах, а души умерших попадают либо на небеса (души мусульман), либо в колодец, Барахут в Хадрамауте (души неверных).
В исламе есть специальный термин «азаб ал-кабр» — «могильное наказание», означающий малый суд над людьми сразу после смерти — своего рода предварительное следствие: «Мы накажем их дважды, потом они будут возвращены к великому наказанию» (Коран, 9:101/102). Могила в этом плане — аналог христианского чистилища, где определяется превентивное воздаяние — наказание или награда. Если умершему положена награда, то могила становится преддверием (лугом) райского сада, если наказание — преддверием (ямой) ада. Похороненного в могиле допрашивают два ангела — Мункар и Накир; они же, исполняя волю Аллаха, оставляют тела праведных наслаждаться покоем до Дня воскресения, грешников наказывают мучительным давлением, а иноверцев лупят что есть силы: «Если бы ты видел, как завершают жизнь тех, которые не веровали, ангелы — они бьют их по лицу и по спинам: «Вкусите наказание пожара!» (Коран, 8:50/52).
Когда Аллах решит, что наступило время для последнего Суда, все мертвые будут воскрешены и предстанут перед Богом. Праведники после Суда обретут вечное блаженство в раю — ал-Джанна (в буквальном переводе «сад»). Из Корана можно почерпнуть следующие характеристики ал-Джанна: «...там — реки из воды непортящейся, и реки из молока, вкус которого не меняется, и реки из вина, приятного для пьющих, и реки из меду очищенного», там сады «темно-зеленые», там «плоды, пальмы и гранаты». Попавшие в рай носят «одеяния зеленые из сундуса и парчи, и украшены они ожерельями из серебра», возлежат на «ложах расшитых», «не увидят они там ни солнца, ни мороза, близка над ними тень». Голод они утоляют «плодами из тех, что они выберут, и мясом птиц из тех, что пожелают», поит их Господь «напитком чистым», «чашей, смесь в которой с инбирем», «из текущего источника — от него не страдают головной болью и ослаблением». В качестве прислуги у праведных будут «мальчики вечно юные», обходящие хозяев «с сосудами из серебра и кубками хрусталя», а в качестве жен обитателям рая будут даны «девственницы, мужа любящие, сверстницы», «черноокие, большеглазые, подобные жемчугу хранимому». Кроме этих чернооких дев (гурий), у праведников сохранятся и их земные жены: «Войдите в рай, вы и ваши жены, будете ублажены!» (Коран, 47:15/16-17; 55:46-78; 56:11-38/37; 76:11-22; 43:70). Возраст попавших в рай, согласно послекораническому преданию, будет един для всех — 33 года.
Тех же, кто попадет в ад — джаханнам, разумеется, ждет совершенно иная судьба. Им предстоят невероятные муки: «А те, которые несчастны, — в огне, для них там — вопли и рев». «Мы сожжем их в огне! Всякий раз, как сготовится их кожа. Мы заменим им другой кожей, чтобы они вкусили наказания». «Огонь обжигает их лица, и они в нем мрачны», «одеяния их из смолы». Питаться грешники вынуждены плодами адского дерева заккум, которые «точно головы шайтанов», пить — кипяток, который «рассекает их внутренности», или гнойную воду: «Он лакает ее, но едва проглатывает, и приходит к нему смерть со всех мест, но он не мертв, а позади его — суровое наказание». В перерывах между огненными пытками обитателей джаханнама будет мучить столь же ужасный холод (Коран, 11:106/108; 4:56/59; 23:104/106; 14:50/51; 37:62/60-66/64; 56:52-54; 37:67/65; 14:16/19-17/20). Добавлю еще, что в зависимости от количества и качества проступков грешники помещаются в разных уровнях (кругах) джаханнама.
Сам джаханнам, по одним представлениям, находится в чреве «готового лопнуть от гнева» животного, по другим — в глубочайшей пропасти, в которую ведут семь ворот (Коран, 89:23/24; 67:7-8; 15:44; 39:72).
Среди мусульманских богословов нет единого мнения о времени пребывания людей в джаханнаме. Сунниты считают, что для грешников мусульман, благодаря заступничеству Мухаммеда, срок мучений будет ограничен, а вот неверующих ждут муки вечные.

...С точки зрения теософии
Если говорить о раннем периоде теософии, трактуя ее как способ мистического богопознания, то отношение к смерти у Беме, Сведенборга, Парацельса, Этингера и других теософов целиком укладывалось в рамки их личного иррационального опыта, в изложении которого они, правда, нередко использовали элементы рациональной философии. Во всяком случае, все они воспринимали «потусторонние» явления как несомненную реальность. Сведенборг даже сочинил обширный труд «О небесах, о мире духов и об аде», где изложил свои мысли о точных соответствиях («корреспонденциях»), связующих явления этого и того света. Философия назвала это учение «грезами» (Кант), а церковь — «дьявольщиной», «искушением малых сих».
Второй период развития теософии связан с религиозно-мистическим учением русской писательницы Е.П. Блаватской, сложившимся под влиянием религиозно-философских концепций индуизма, брахманизма, буддизма, а также течений типа спиритизма.
Комментируя новейшую теософию, православный иеромонах Серафим Роуз отмечает, что она представляет собой смешение восточных и западных оккультных идей, подробно учит о воздушном царстве, которое ей представляется состоящим из ряда «астральных плоскостей» («астральный» означает «звездный», это причудливый термин, относящийся к «надземной» реальности). Согласно одному изложению этого учения, «астральные» плоскости составляют место обитания всех сверхъестественных существ, место пребывания богов и демонов, пустоту, где обитают мыслеформы, область, обитаемую духами воздуха и других стихий, и различные небеса и ады с ангельскими и демонскими сонмами... Подготовленные люди считают, что они могут с помощью обрядов «подниматься на плоскости» и полностью знакомиться с этими областями.
Согласно этому учению, в «астральную плоскость» входят после смерти, и, как и в учении Сведенборга, нет внезапного изменения состояния, нет и суда; человек продолжает жить, как и прежде, но только вне тела, и начинает «проходить через все подплоскости астральной плоскости на своем пути к небесному миру». Каждая подплоскость все более утонченная и «обращенная внутрь», и прохождение через них, в отличие от страха и неуверенности, вызываемых христианскими «мытарствами», является временем удовольствия и радости: «Радость бытия на астральной плоскости так велика, что физическая жизнь в сравнении с ней вообще не кажется жизнью... Девять из десяти возвращаются в тело с большим нежеланием».

...С точки зрения этики
Для стабильности любого общественного образования требуется четкое обозначение нравственных критериев, относящихся к явлению человеческой смерти. Это (наряду с другими узловыми точками этической парадигмы) помогает держать общество в динамическом равновесии морали, не допуская выхода на поверхность агрессивных инстинктов, неконтролируемых массовых убийств и самоубийств. В ранних этических системах (ярче всего в античной мифологии, в индуизме и буддизме) смерть рассматривается как результат, связанный с моральной оценкой личности умершего, его отношениями с окружающими людьми и «высшими силами». (Недаром у древних греков богиня Мойра, первоначально только «хозяйка смерти», постепенно расширила свой патронаж на все важные моменты жизни человека.) Поэтому смерть ассоциируется либо с проявлением чьего-то злодеяния, либо со справедливым воздаянием за грехи, либо с актом мести (справедливой или несправедливой, это уже второй вопрос). Однако античная философская традиция уже подошла к рассмотрению смерти как блага. Сократ, например, выступая перед судьями, приговорившими его к смертной казни, заявил: «...похоже в самом деле, что все это (приговор) произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло».
В Древнем Китае философ Ян Чжу (440-360 гг. до н.э.) заострял внимание на том, что смерть являет собой символ социальной справедливости, ибо уравнивает всех людей: «При жизни существует различие — это различие между умными и глупыми, знатными и низкими. В смерти существует тождество — это тождество смрада и разложения, исчезновения и уничтожения... Умирают и десятилетний, и столетний; умирают и добродетельный, и мудрый; умирают и злой, и глупый».
Поскольку за обозримую историю цивилизации примерно 7-8 раз кардинально менялась парадигма мышления, то и нравственные аспекты отношения к смерти постоянно перестраивались и обновлялись. Обозначая эту тенденцию, современные исследователи пишут, что «с развитием человеческого самосознания смерть в силу духовного ее неприятия все чаще понимается не как конец личного бытия, а как момент радикального его изменения, за которым жизнь приобретает в таинстве смерти новую сущность и продолжается в иных формах: переселение в «страну мертвых», отделение бессмертной души от смертного тела и приобщение ее к бытию божественного универсума или переход к загробному личному существованию.
Вера в загробную жизнь в известной мере освобождает человека от страха смерти, замещая его страхом потусторонней кары, что является одним из побудительных факторов для моральной оценки поступков, различения добра и зла. Этим же, однако, задается основа и для снижения ценности посюсторонней жизни, понимаемой как состояние лишь предварительное, не достигающее в условиях земного бытия полноты и истинности.
Вместе с тем именно понятие смерти, осознание конечности и единственности человеческого личного бытия способствует прояснению нравственного смысла и ценности человеческой жизни. Сознание неповторимости каждого ее мгновения, неуничтожимости, а в ряде случаев и непоправимости совершенных проступков способно прояснить меру ответственности человека за свои дела. Понимание того, что смерть есть акт по своей материальной природе чисто физиологический, который затрагивает лишь человеческое тело и никак не затрагивает человеческих дел, приобретающих в своих результатах самостоятельное существование, обязывает измерять поведение, слова и поступки людей не только ограниченной и частной мерой сиюминутного интереса, но полной и окончательной мерой человеческой жизни и смерти. Эта специфическая сущность идеи смерти и определяет то, что любые попытки построить этическое учение помимо данной категории всякий раз разбиваются о факт человеческой обреченности на смерть, о сознание бессмысленности каких бы то ни было усилий, в перспективе которых всякий раз открывается неумолимое лицо нравственно не осмысленной и духовно не преодоленной смерти. В этом случае отрицание нравственной сущности смерти оказывается формой отрицания нравственной сущности жизни и может служить лишь основанием для полной безответственности поведения, исходящего из принципа «после нас хоть потоп». (Это не совсем верно. Проблема заключается в релятивизме понятий добра и зла, используемых в повседневном существовании человечества. Например, доставшаяся нам в наследство от пещерной жизни вражда племен и народностей до сих пор приводит к страшным последствиям. Размышляя о природе зла, Л.Морроу пишет: «Зло — всякий, кто не из твоего племени. Зло являет себя, отказывая другому в признании, что тот — тоже человек. Извращенная, но действенная логика: ассоциируя других со злом, легче оправдать любое зло против них. Человек может убить змею, не испытывая угрызений совести. Змея — злое существо, у нее злые намерения, это существо иного порядка. Точно так же «ариец» вправе убить еврея и создать целую программу уничтожения евреев. А белый человек в Миссисипи придет среди ночи, вытащит негра из дома и вздернет его.
Один из приемов зла — заставить людей мыслить категориями. Фанатики марксизма-ленинизма мыслили о «буржуазии» в контексте категорий — как о классе, а не о людях — ведь легче ликвидировать категорию, класс, расу, чужое племя. Фанатические приверженцы Мао в процессе «культурной революции» — поразительно безмозглое зло — уничтожили целое поколение китайской интеллигенции. «Красные кхмеры» Пол Пота отправляли на расстрел всех, кто говорил по-французски или носил очки, жертвами становились люди, руки которых выдавали принадлежность к умственному труду».)
Собственно говоря, этика смерти всегда была связана с идефикс религиозной концепции, господствующей в обществе (государстве, экумене, народности) на данный момент. Если государство отказывалось от покровительства религии и даже подвергало ее остракизму, многие элементы морально-религиозного осмысления смерти переходили в мирской быт — в виде похоронных обрядов, общепринятых обычаев и т.д. Понятие добра и зла в отношении к смерти сохраняется при этом достаточно долго (за исключением случаев массовых репрессий, массового геноцида и переселения народов — когда внезапно и в огромных масштабах разрушаются устоявшиеся уклады).
Сравнивая традиционное христианство и философию (тоже своего рода религию) Просвещения, родоначальницу западного рационализма, американский историк Крейн Бринтон говорит о неожиданно большом количестве параллелей между ними. Эти параллели убедительно изложены в труде Карла Беккера «Небесный град философов XVIII века». Основной тезис Беккера заключается в том, что вера Просвещения обладает столь же определенной эсхатологией, что и христианство. Она указывает на грядущий рай как на конечную цель наших земных мучений. Правда, небесный град XVIII века возникнет на земле. Но все же он — дело будущего, хотя бы и недалекого... Такое будущее не умещается в пределах нашей жизни. Верно и то, что люди будут наслаждаться им во плоти. Но вспомните, что воскресение и райское блаженство во плоти — неотъемлемая часть христианского учения. В конкретные детали этого рая входить не стоит. Может быть, просвещенческий рай носит характер более материальный, менее духовный, чем рай христианский. Но характерно для обеих религий исчезновение зла и тщетности. Душа — и тело! — блаженствуют и в том, и в другом раю. Многим христианам (самым духовно проницательным из них) все это может показаться какой-то карикатурой на их рай. Их рай — это неописуемый экстаз, а не просто отсутствие зла. Но каковы бы ни были их мистические цели, человеку от мира сего этот рай кажется подавлением, отменой всего, ради чего стоит жить. Для среднего же христианина рай — просто какое-то неопределенное блаженство, прекращение борьбы, удовлетворение желаний.
В обоих вероучениях конечный результат бытия определяется силой, более мощной, чем сила любого отдельного человека. Люди могут понимать замыслы этой силы, могут приспособляться к ним. Больше того, они должны это делать, если хотят попасть в рай. Изменить, однако, эти замыслы они не могут. Иными словами, обе религии — и христианская, и просвещенческая — основаны на предопределении. На практике они смягчают это предопределение для отдельного человека этикой борьбы за добро против зла, этикой, которая дает человеку по меньшей мере иллюзию личной свободы. Христианское понятие благодати находит свою параллель в лице философского разума, понятие искупления — в лице философского просвещения. Даже в таких областях, как организация и ритуал, параллели напрашиваются сами собой. Это особенно заметно в ранний период французской революции 1789 года, когда якобинские клубы, носители новой веры, начали весьма карикатурно подражать христианским обрядам. В те дни были созданы республиканские хоралы, шествия, праздники любви, катехизисы, даже «республиканское крестное знамение».
Великая французская революция, безусловно, нравственно девальвировала понятие смерти, хотя и до нее «бытовое» христианское мышление допускало довольно фамильярное отношение к переходу в мир иной.
Й.Хейзинга в книге «Осень средневековья» выделяет три господствующие темы, связанные с осмыслением смерти в европейском позднем средневековье. «Во-первых, где все те, кто ранее наполнял мир этим великолепием? Далее, мотив повергающей в трепет картины тления всего того, что было некогда людской красотою. И наконец, мотив Пляски смерти, вовлекающей в свой хоровод людей всех возрастов и занятий».
Когда в XIV веке в европейском искусстве (литература, живопись, графика и скульптура, театрализованные представления) появилась тема Плясок смерти, она стала персонифицированным выражением ужаса, содрогания, липкого, леденящего страха. «Всевластная религиозная мысль тут же переносит все это в моральную сферу, — резюмирует Й.Хейзинга, — сводит к memento mori, охотно используя подчиняющую силу страха, основанного на представлениях, окрашенных ужасом перед привидениями. Вокруг Пляски смерти группируются некоторые родственные представления, связанные со смертью и также предназначенные служить для устрашения и назидания. Появлению Пляски смерти предшествует легенда о Трех живых и трех мертвых. Уже в XIII веке она отмечена во французской литературе: трое знатных юношей неожиданно встречают трех отвратительных мертвецов, указующих им на свое былое земное величие — и на скорый конец, неминуемо ожидающий юношей, которые пока еще живы. Исключительно выразительные персонажи фресок в Кампо Санто в Пизе — самое раннее воплощение этой темы в серьезном искусстве. В XV веке миниатюры и резьба по дереву делают этот сюжет всеобщим достоянием; он становится широко распространенным в настенной живописи».
Разумеется, происходит это не случайно. Смерть тесно связана в сознании среднего человека с еще одной этической категорией — понятием справедливости и равенства. И именно изображение трех мертвецов вместе с тремя живыми, по мнению Хейзинги, образует связующее звено между отвратительной картиной тления и выражаемой Пляской смерти идеей всеобщего равенства в смерти. С этой позиции смерть обретает благородную окраску, уничтожая проявления земной несправедливости. Как говаривали манихейцы: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, — кто был тогда джентльменом?»
В целом же, считает Хейзинга, «религиозная мысль позднего средневековья знает только две крайности: жалобу на то, что все преходяще, на неизбежность утраты силы, почета, мирских наслаждений, на исчезновение красоты — и ликование по поводу спасения души и обретения вечного блаженства. Все, что лежит в промежутке между тем и другим, не находит себе выражения. Живые чувства каменеют в разработанных до мелочей изображениях отталкивающих скелетов и прочих образах Пляски смерти».
Вопрос об отношении к смерти всегда имел этическую окраску. Но еще задолго до позднего средневековья возникла ситуация, когда противостояние трактовок смерти в европейской цивилизации достигло невероятного напряжения. Я имею в виду борьбу традиционного христианства и манихейства в первом тысячелетии.
Полярность в отношении к миру проявилась в этих верах таким образом: манихеи сочли материю, тварный мир, человеческую плоть злом, а Пустоту — благом, в отличие от христиан, утверждавших, что Божьи творения не могут быть носителями Извечного Мрака, не отрицавших значения радостей плотской жизни для человеческой души.
«Самым простым выходом для манихеев было бы самоубийство, — пишет Л.Н. Гумилев, — но они ввели в свою доктрину учение о переселении душ. Это значит, что смерть ввергает самоубийцу в новое рождение, со всеми вытекающими отсюда неприятностями. Поэтому ради спасения душ предлагалось другое: изнурение плоти либо аскезой, либо неистовым разгулом, коллективным развратом, после чего ослабевшая материя должна выпустить душу из своих когтей. Только эта цель признавалась манихеями достойной, а что касается земных дел, то мораль, естественно, упразднялась. Ведь если материя — зло, то любое истребление ее — благо, будь то убийство, ложь, предательство... Все не имеет значения. По отношению к предметам материального мира было все позволено.
Такая концепция испугала и разозлила средневековых французов. Их здоровая интуиция взбунтовалась против логики. Система на перегибе от фазы подъема к акматической фазе столкнулась с антисистемой и оставила на земле пепел казненных...
То, что манихеи к концу XIV века исчезли с лица Земли, неудивительно, ибо они, собственно говоря, к этому стремились. Ненавидя материальный мир, они должны были ненавидеть и саму жизнь; следовательно, утверждать они должны были даже не смерть, ибо смерть — только момент смены состояний, а антижизнь и антимир».
Размышляя об истоках манихейства, Гумилев идет издалека — он говорит о том, что «наиболее распространенные философемы начала нашей эры утверждали биполярность мира, расходясь только в одном: что считать благом, а что — злом. Естественно сложилось деление на системы жизнеутверждающие, согласно которым материальная субстанция — благо, а Пустота, то есть Бездна, — зло, и системы, полагающие, что материя ловит душу в свои тенета, обволакивает ее и мучает, а душа, или квант сознания, стремится вырваться на волю, из реальной частицы стать виртуальной». Гумилев считает оба подхода бездоказательными, но они приводят к возникновению двух моделей поведения человека в мире и соответственно к двум позициям по отношению к этическому смыслу смерти.
«Первая позиция: материальный мир ужасен и не имеет права на существование, так как все живое ожидает смерть, которая есть уничтожение. Вторая позиция: мир прекрасен, а смерть, постоянно сопутствующая жизни, просто выход из сложных, часто непереносимых ситуаций. Смерть — благо, ибо она спасает от внемирового зла, несправедливости, обиды, страдания, которые страшнее смерти. Обе позиции последовательны; можно выбрать любую по желанию.
В первой позиции — стремление заменить дискретные системы (биоценоз) на жесткие, которые, по логике развития, превратят живое существо в косное, косное при термической реакции разложится до молекул, молекулы распадутся до атомов, из атомов выделятся реальные частицы, которые, аннигилируя, превратятся в виртуальные. Лимит такого развития — вакуум. И наоборот, при усложнении систем, где жизнь и смерть идут рука об руку, возникает разнообразие, которое немедленно передается в психологическую сферу, создает искусство, поэзию, науку. Но, конечно, за печали и радости придется платить закономерной физической гибелью. Логики здесь нет, ибо правильность тезиса дана в опыте и в интуитивном обобщении. Выбор пути свободен. Такова контроверза.
И самое любопытное, что она прослеживается от наших дней до начала новой эры, от экзистенциализма до гностиков, буддистов-махаянистов, манихеев — апологетов первой позиции».
Если теория Л.Н. Гумилева верна, будем считать, что на сегодняшний день в мире победили жизнеутверждающие системы. Но все же ученый не совсем корректно оценивает отношение к жизни и смерти у христиан. Целью христианства отнюдь не является набор положительных ценностей, о которых толкует Гумилев, — «чистые радости плоти, брак, веселие, любовь к родине...». Христос проповедовал любовь к совсем иной родине — небесной и был чужд любого патриотизма. В этом смысле он был образцовым космополитом. Вторая неточность Гумилева в том, что он видит между манихейством и христианством только различия. А ведь есть и несомненное сходство. В христианстве присутствует мощный элемент манихейства, ибо смерть трактуется в нем одновременно как зло и как добро. Зло — поскольку является напоминанием о первородном грехе, о несовершенстве плоти, источнике нечистого. Добро — поскольку дает возможность загробного, нетленного существования с надеждой на обретение вечного блаженства.

Подобный дуализм по отношению к смерти характерен и для буддизма. Покуда смерть — лишь станция на очередном перегоне (переселение душ), она — несомненное зло, приводящее к новым страданиям. Если же круг превращений завершен, смерть является желанной, даруя уход в нирвану.
В целом современное человечество трактует смерть скорее как зло, чем наоборот. В развитых странах значительное повышение комфортности земного бытия делает сторонниками активной жизни до последнего вздоха подавляющее большинство людей. Изобретение способов лечения ранее смертельных болезней, активная борьба за продление жизни в старости, деньги, вкладываемые в геронтологические исследованиям — все это говорит о том, что в борьбе между земным и потусторонним существованием люди берут сторону земного. Подобное отношение выражено простой формулой: смерть есть абсолютное и неизбежное зло. (Однако и здесь скрыто противоречие. Стараясь продлить жизнь своим гражданам, отрицательно относясь к смерти в целом, государство (а следовательно, и общественное мнение, если дело происходит в демократической стране) считает положительной смерть при исполнении долга. То есть в подобном случае нравственная оценка смерти из разряда абсолютных переходит в разряд относительных, что еще раз доказывает по меньшей мере «странность» цивилизации. Тысячи раз философы, писатели, художники, величайшие умы человечества доказывали абсолютную ценность каждой человеческой жизни. Радостно с этим соглашаясь, почти все страны мира периодически посылают своих сограждан на убой.)
И еще один момент, о котором следует напомнить. Существует определенное противоречие между «естественной» (природной) и «искусственной» (религиозной) этической трактовкой смерти, возле которого потоптался, но не дошел до его сущности П.А. Кропоткин в своей «Этике». Неравенство (иерархия) как закон природы подразумевает жестокую, смертельную межвидовую (а порой и внутривидовую) борьбу. Можно ли проводить аналогию между другими живыми существами и человеком? Весь тварный мир создан Богом, — почему же звери могут безнаказанно жить по иным законам, нежели люди? Потому что у них нет души? Но ведь человек не отделен от природы, он изначально «вписан» в нее и поставлен перед необходимостью каким-то образом соотносить ее бытие со своим существованием в ней.
Лиса, загрызшая мышь, не считает, что поступает безнравственно. Точно так же она не рассматривает свою смерть или смерть сородича как зло или иную этическую категорию. Для природы естествен вечный конвейер смерти. Почему же человек должен быть исключением? Размышляя об этой проблеме, американский исследователь Лайелл Уотсон пишет: «...смерть помогает сохранить необходимое равновесие в целой популяции, не позволяя ей слишком разрастись и стать неуправляемой. Не будь смерти, мир завоевали бы организмы, размножающиеся быстрее остальных. Одна маленькая невидимая бактерия может самостоятельно произвести за несколько часов огромное потомство, равное весу человека, а каждый грамм почвы содержит сто миллионов таких потенциальных патриархов. Менее чем за два дня вся поверхность Земли была бы покрыта зловонными дюнами бактерий всех цветов радуги. Беспрепятственно размножаясь, простейшие дадут нам такую же картину за сорок дней; комнатной мухе потребуется четыре года, крысе — восемь лет, растения клевера смогут покрыть всю Землю за одиннадцать лет; но прежде, чем нас вытеснят слоны, пройдет не меньше века». Эта модель, естественно, применима и к человеку. Не будь у нас такого ограничителя, как смерть, через несколько столетий вся поверхность планеты напоминала бы сочинский пляж летом.
Итак, с точки зрения науки смерть является благим явлением. Однако нам, простым людям, от этого ничуть не легче. Ведь мы мерим все на свой аршин, наша доморощенная обывательская психология не позволяет нам признать собственную смерть нужной и целесообразной. И даже если мы понимаем это, то внутри всегда шевелится червячок вопроса: «А почему именно я?»

...С точки зрения философии
В древние времена, когда познание еще не расщепилось на специализированные дисциплины, философия по совместительству выполняла роль целого ряда наук, в том числе и психологии. В античной философии отношение к смерти определялось несколькими факторами, в том числе природой, характером смерти. Например, Платон в диалоге «Тимей» говорит, что «естественная смерть безболезненна и сопровождается скорее удовольствием, чем страданием». Тело умирает, это ясно. В этом не сомневался даже создатель учения об идеях. А что происходит с душой?
Последователи Платона искали истину о смертности или бессмертии души между двумя доводами: или знание (сознание) — это припоминание жизненного опыта, или душа — гармония, существующая спокон века. Последователи Аристотеля держались веры в божественное начало мира, дозволившее формам бытия развиваться и умирать по собственным законам. Киники плевали на тех и других, ибо мысль (идея) была для них средством, а целью — сама жизнь (вернее, образ жизни). По той же причине образ смерти киникам был интереснее самой смерти. Киники породили стоиков с их нарочитым презрением к смерти и в какой-то степени повлияли на возникновение таких институтов христианства, как юродство, отшельничество и странничество. Прабабушкой христианских скитов была бочка Диогена. Если жизненные отношения складывались так, что невозможно было их упорядочить (т.е. честно и посильно выполнять долг), стоики предпочитали покончить самоубийством, нежели добавлять в мир лишний хаос. Так, например, поступили Зенон из Китиона и Клеанф.
«Прожигатель жизни» Эпикур боролся со страхом смерти такими рассуждениями: «Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отношения... Все хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения. Поэтому правильное знание того, что смерть не имеет к нам никакого отношения, делает смертность жизни усладительной, — не потому, чтобы оно прибавляло к ней безграничное количество времени, но потому, что отнимает жажду бессмертия... Глуп тот, кто говорит, что он боится смерти не потому, что она причиняет страдания, когда придет, но потому, что она причиняет страдание тем, что придет: ведь если что не тревожит присутствия, то напрасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким образом, самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют».
Впрочем, независимо от веры и философских убеждений, Рим и Греция возвели смерть на мраморный пьедестал. Хорошей смертью была смерть героя или свергнутого императора, который бросается на меч или бьет себя в грудь кинжалом. Цезарь под ножами заговорщиков заботился не о спасении, а о том, чтобы в момент смерти принять достойную позу. Нерон, напротив, в час смертельной опасности струсил (его раб вынужден был самоубийством напомнить хозяину о чести императора) и стал объектом насмешек для современников.
Христианская философия, переняв у античности блестяще отработанный аппарат формальной логики, разошлась с ней в остальном. Ранние отцы церкви (св. Игнатий Богоносец, св. Иустин философ, Татиан, Муниций Феликс и другие) смерть активно противопоставляли жизни, причем отнюдь не в пользу второй. В послании св. Игнатия Богоносца сами названия глав говорят за себя: «Не устраняйте от меня мученичества», «Желаю умереть», «Через смерть я достигну истинной жизни», «Желаю умереть, ибо любовь моя распялась» и т.д. Желая смерти, христианин тем не менее не должен был относиться к ней свысока. Блаженный Августин нападал на стоиков за их пренебрежение к страху перед смертью, за то, что они за своей моральной «выпрямленностью» не увидели сжимающей их Божьей горсти. Христианство не отрицало необходимости избавляться от страха перед смертью, но этот страх должен был не растворяться в воздухе, как лютеровский черт после броска чернильницей, а трансформироваться в торжественный ужас перед Божьим судом.
И все же даже столь мощная вера, как христианство, не могла до конца истребить в человеке примитивную животную боязнь физической гибели. Вот почему во все века теологи и «свободные мыслители» христианства заостряли такую психологическую проблему смерти, как преодоление страха и отчаяния. Кьеркегор в работе «Болезнь к смерти» пишет, что «христианин — единственный, кто знает, что такое смертельная болезнь. Он черпает из христианства храбрость, которой так недостает естественному человеку, — храбрость, получаемую вместе со страхом от крайней степени ужасного. Стало быть, храбрость нам всегда дарована; а страх перед великой опасностью дает нам решимость противостоять опасности меньшей; бесконечный же страх перед единственной опасностью делает все прочие несуществующими. А ужасный урок христианина — это то, что он научается распознавать «смертельную болезнь».
В европейское средневековье к страху перед смертью обильно примешивался страх перед миром мертвых, который присутствовал в сознании людей столь же реально, как и мир живых. Персонификация «того света», его активное «вмешательство» в жизнь на Земле, вплоть до реальных явлений мертвецов пред очами живущих, с одной стороны, усиливали страх, ужас перед загробным миром, а с другой — придавали этому миру знакомые черты, сближая психологию двух ипостасей бытия.
Медиевист А.Я. Гуревич отмечает: «Смерть, по представлениям средневековых людей, не была завершением, полным концом человеческого существования. Я имею в виду не ту очевидную для христианина истину, что после прекращения жизни тела остается бессмертная душа. Важно иное: связь между людьми смертью не прерывается, умершие обладают способностью общаться с живыми. Мертвые сохраняют заинтересованность в мире живых, посещают его, с тем чтобы уладить свои дела или улучшить свое положение на том свете. Мир умерших воздействует на мир живых. Со своей стороны и мир живых способен оказывать решительное влияние на участь покойников. Наконец, в мире ином в определенных случаях оказываются люди, которые умерли лишь на краткое время и затем возвращаются к жизни. Временно скончавшиеся, живые или ожившие мертвецы, загробное существование которых не имеет ничего общего с вечным сном и покоем, обмен вестями и услугами между этим и тем светом, — как видим, между обоими мирами происходит напряженное общение».
Ф.Таубах в работе «Index Exemplorum» приводит около 240 примеров появления покойников в мире живых. Причем появления в физическом виде. О панибратстве двух миров замечательно свидетельствует средневековая история, приведенная в книге А.Я. Гуревича. Один пьяница нашел на кладбище череп и спьяну пригласил мертвеца к себе в гости. Череп отвечал: «Ступай вперед, я следом». В испуге бедняга заперся в своем доме, но мертвый гость, собственно, скелет, заставил его отпереть и, вымыв руки (какова деталь!), уселся за стол вместе со всеми. Он не ел и не пил и молчал, но, покидая дом, пригласил хозяина на восьмой день прийти туда, где они в первый раз повстречались. Все домашние были в ужасе и не знали, что делать. Пьяница покаялся в грехах и принял причастие, но был вынужден явиться на свидание. Внезапно налетевший ветер перенес его в чудесный пустой замок, где он повстречал за пиршественным столом того же покойника. Мертвец успокоил его: ничего дурного ему не будет причинено, но пусть впредь он так легкомысленно не ведет себя с умершими. О себе труп рассказал, что он был в том городе судьей, не заботился о Боге и любил выпить. Однако судил он справедливо, и Господь его пожалел. Затем ветер унес живого гостя домой, и его родные и близкие были поражены переменой: на руках и ногах его выросли ногти, подобные когтям орла, а испытанный им страх отпечатался на лице, которое почернело и выглядело ужасным.
Позднее, в XVII веке, рационализм погнал европейцев поверять алгеброй гармонию — преодолевать страх смерти, страх загробного небытия с помощью математики. Голая вера, даже подпертая костылями Аристотелевой логики, хромала, оставляя чувство неудовлетворенности. Чем быстрее развивались естественные науки, чем больше был их успех в областях практической деятельности, тем сильнее хотелось использовать их для бегства от страха смерти. Символом такой философии может служить Спиноза, доказывающий существование Бога и совершенного добра при помощи математических аргументов.
Еще позднее, в эпоху Просвещения, человеческое сознание изображали как пустой сосуд, в который опыт вливает содержание жизни, в том числе и осмысление смерти. Психологические нюансы, естественно, зависели от мировоззренческой ориентации. Деисты, в отличие от христиан, отрицали изначальный грех (зло) человеческой природы, за который и следует расплата — смерть. Напротив, считали они, человек от природы добр и только среда обитания, несовершенные общественные отношения толкают его в объятия знаменитой латинской пословицы «Человек человеку волк». А значит, смерть не является возмездием, можно не бояться ни смерти, ни адских мук, поскольку и Бог — это не персонифицированное существо в ветхозаветном понимании, а, скорее, часовщик, который некогда соорудил часы-Вселенную, завел пружину нашего мира и, закончив работу... забыл о ней. Так же бесцеремонно отрицали святую Троицу и пантеисты, для которых Бог был растворен в каждой частице мира. Добавим сюда еще философский идеализм XVIII века — и перед нами возникнет пестрая картина новой философии бытия и смерти. Философии, где, с одной стороны, человеку напоминали о том, что он является лишь «пищеводной трубой», так же как его меньшие братья, лишь «бесконечно более облагороженной» (Гердер), — а с другой стороны, возводили «моральный закон во мне» в абсолют (Кант).
XIX век. Тут вам и Дарвин, и Карл Маркс, и Шопенгауэр, и Ницше. Господи, да кого только нет! А если добавить еще похмелье от Великой французской революции и наполеоновских войн, поневоле закружится голова. А если вспомнить, что последнюю ведьму сожгли в Испании в 1826 году, а в Мексике — аж в 1860-м, то станет понятной фантастическая амплитуда века. Одни, подобно православному святому старцу Серафиму Саровскому, заранее изготовившему себе гроб собственными руками, относились к смерти как к привычному и даже радостному делу. Другие (французская актриса Сара Бернар) спали в гробу — не из желания эпатировать публику, а просто так, не придавая этому особого значения. И в то же время философы эмоционального типа (неоэмпирики, точнее, психоэмпирики) не говорили — вопили о смерти.
Среди этих воплей самый громкий принадлежал Артуру Шопенгауэру. Он полагал, что мир, основанный на стихийной, неведомо откуда взявшейся «воле к жизни», не достоин самого себя, ибо раздроблен на множество «маленьких воль», каждая из которых претендует на самообожествление. Так не честнее ли признаться в абсурде «войны всех против всех», в том, что наш мир — не наилучший, а наихудший из возможных? Отсюда — один шаг до идеи самоуничтожения.
«...Хотел того Шопенгауэр или не хотел, — констатирует современный комментатор, — но фактическим, реальным и — главное — действенным результатом, увенчавшим его философскую систему, оказалась специфическая формулировка проблемы смерти, им была сформулирована проблема «истинности» смерти, «подлинности» небытия, понятого как небытие вечно живущей Воли, — эта проблема сменила традиционный в западной культуре вопрос об истинной жизни, который был дискредитирован тем, что сама жизнь была объявлена предельным воплощением всякой неистинности».
Один из наследников Шопенгауэра, Фридрих Ницше, мысли о смерти сжал в своих книгах, как пружину (она раскручивается до сих пор). Заменив волю к жизни волей к власти, он пытался таким образом преодолеть страх перед ватной стеной, отсекающей шум и ярость жизни. Смерть для него — не аморфное существо, а катализатор действия, гениальный спарринг-партнер на ристалище мира, побуждающий человека напрягать все жизненные силы.
«Мысль о смерти, — фиксирует Ницше свое состояние в сочинении «Веселая наука». — Мне доставляет меланхолическое счастье жить в этом лабиринте улочек, потребностей, голосов: сколько наслаждения, нетерпения, ненасытности, сколько жаждущей жизни и опьянения жизнью обнаруживается здесь с каждым мгновением! И, однако, скоро настанет такой покой для всех этих шумящих, живущих, жаждущих жизни! Взгляните, как стоит за каждым его тень, его темный спутник!.. ...И все, все думают, что все, случившееся до сих пор, было ничем либо мало чем и что близкое будущее есть все: и отсюда эта спешка, этот крик, это самооглушение и самонадувательство! Каждый хочет быть первым в этом будущем, — и все же только смерть и гробовая тишина есть общее для всех и единственно достоверное в нем! Как странно, что эта единственная достоверность и общность не имеет почти никакой власти над людьми и что они наиболее далеки от того, чтобы чувствовать себя братьями во смерти! Я бы охотно добавил что-нибудь к этому, чтобы сделать им мысль о жизни еще во сто крат достойнее размышления». (С этой идеей — братства не в жизни, а в смерти — перекликаются даже далекие от ницшеанства идеи современного ислама. Так, Гейдар Джемаль, руководитель Исламского независимого центра «Тавхид» (Москва), говорит: «Как Творец человека Бог является и его завершителем, то есть выступает внутри него как конец его индивидуального существования. Не естественно ли, что смерть человеку ближе, чем его жизнь?»)

Другой философ эмпирического склада, Лев Шестов, пенявший Ницше за пренебрежительный отзыв о смерти Сократа, всю жизнь любовно обхаживал проблему «естественности и неестественности» смерти. Гибель великого грека Шестов брал как пример «лобового» столкновения со смертью. Пытаясь восстановить внутреннее состояние Платона после вынужденного самоубийства Сократа, Шестов пишет: «...когда на наших глазах умирает учитель, соображения об естественности смерти и вообще об естественности едва ли кому могут прийти на ум. Тогда думаешь только о неестественном, о сверхъестественном. И разве может быть у нас уверенность, что естественное правомочнее и могущественнее сверхъестественного? Оно — на первый взгляд — постижимее, мыслимее, ближе. Но что толку и в первом взгляде, и в мыслимости, и в постижимости! Сократа-то ведь отравили, и его нет! Конечно, «естественное» не тревожит, легко переносится и приемлется, открыть же душу для сверхъестественного безмерно трудно. И только пред лицом великих ужасов душа решается сделать над собою то усилие, без которого ей никогда не подняться над обыденностью: безобразие и мучительность смерти заставляет нас все забыть, даже наши «самоочевидные истины», и идти за новой реальностью в те области, которые казались до того населенными тенями и призраками».
Любимец Шестова — Платон, и чуть ли не за каждой странице своих сочинений он напоминает слова античного мыслителя о том, что философия есть приготовление к смерти. В конце концов, подобная игра на одной струне начинает надоедать и хочется перефразировать: смерть есть приготовление к философии. Впрочем, это и впрямь так. Энергия смерти (хаоса) питает жизнь (порядок). Недаром Хайдеггер считал смерть куда более важным явлением, чем жизнь, ибо она, смерть, и делает жизнь — жизнью, персонифицирует ее. Наше бытие, по Хайдеггеру, — это есть «бытие-к-смерти» (сравним с Кьеркегором: «болезнь к смерти»). Мысль глубокая и мелкая одновременно. Однако куда больше констатации нас интересует преодоление. А вот преодоления смерти Хайдеггер нам не обещает. Ибо если есть преодоление, то нет «самости» бытия, а есть только «несобственное», анонимное существование — то, что христианин назвал бы «богорастворенностью», а буддист — уходом в нирвану. Сие же никак не может устраивать самоосознающую личность с ее маниакальным антропоцентризмом.
Вообще, философы XX века страдали невероятным «ячеством». Они с мальчишеским азартом разрушали замки на песке, возведенные их предшественниками, и строили свои — воздушные замки. Воздушные — в том смысле, что терминология Хайдеггера, Ясперса, Сартра, Камю, Маркузе, Адорно и других построена на смысловых структурах, работающих на самое себя, не обеспеченных внеличностной семантикой. Это производство с замкнутым циклом, использующее для генерации новых идей собственные отходы (напоминаю, что я имею в виду не концепции, а терминологию). Как будто не было и нет великой теоремы Геделя о неполноте! (Ее с чистой совестью можно использовать и в сфере философского познания мира.)
Правда, некоторые философы (например, Сартр) призывали не к смирению перед смертью или бестрепетному постижению ее великого смысла, а к «вооруженному» сопротивлению. Это различие объясняется принципиальной разностью подходов к методу познания. Здесь уместно провести аналогию с актерским ремеслом. Вахтангов некогда учил актеров играть не «образ», а «отношение к образу». Так и философы разделяются на тех, кто исследует «образ бытия» (Платон, Гегель, Хайдеггер), и тех, кто исследует «отношение к образу бытия» (Шопенгауэр, Авенариус, Мах, Ницше, Сартр, Маркузе).
То, что для Хайдеггера было умозрительным анализом, онтологическим чертежом странного устройства, обозначенного как Homo sapiens, для Сартра с товарищи являлось болью, сгустком нервов, комком отчаяния.
Преодоление (постижение) смерти возможно путем эмоциональным (психотерапевтическим), социальным или путем умозрительного теоретизирования — выбор за мыслителем.
Философские школы и течения XX века понятие смерти намертво увязали с понятием времени. Впрочем, о подобном говорили — правда, в ином, моральном плане — и писатели. «Memento mori» — великое слово, — размышлял Лев Толстой. — Если бы мы помнили то, что мы умрем, вся жизнь наша получила бы совсем другое назначение. Человек, зная, что он умрет через полчаса, не будет делать ни пустого, ни глупого, ни, главное, дурного в эти полчаса. Но полвека, которые, может быть, отделяют тебя от смерти, разве не то же, что полчаса? Перед смертью и перед настоящим времени нет».
Конечно, для конкретного человека время — это, скорее, психологическая, чем физическая категория. В этом смысле главное свойство времени парадоксально — оно (время) обладает бесконечным количеством конечных отрезков (здесь уместно вспомнить знаменитые апории (парадоксы) античного философа Зенона «Стрела» и «Ахиллес и черепаха», в которых время и движение разложены на бесконечное число отрезков), и это делает субъекта, воспринимающего время, фактически бессмертным. Еще раз вспомним блестящую формулировку Эпикура: «Самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как, пока мы существуем, смерть еще отсутствует, когда же она приходит, мы уже не существуем». Нечто похожее встречается и у Марка Аврелия: «Самая продолжительная жизнь ничем не отличается от самой краткой. Ведь настоящее для всех равно, а следовательно, равны и потери — и сводятся они всего-навсего к мгновению. Никто не может лишиться ни минувшего, ни грядущего. Ибо кто мог бы отнять у меня то, чего я не имею?»
По сути дела, человек смертен не для себя, а лишь для постороннего наблюдателя. Эту простую мысль подтверждает и принцип релятивизма, характерный для современного научного и философского мышления. Впрочем, здесь мы уже вступаем на суверенную территорию науки, изучающей Психею (душу).

...С точки зрения психологии
В конце XIX — начале XX века вера в научное познание мира достигла апофеоза. Новейший рационализм попытался разложить наши фобии, мотивации, эмоции и т.п. чуть ли не на атомы. Однако первоначальная эйфория постепенно сменялась разочарованием — оказалось, что смерть не так сложна, как о ней говорят, — она гораздо сложнее. Кроме того, большое количество школ и течений в психологии сделали невозможной единую трактовку понятия смерти с позиций этой науки.
Знаменитый Зигмунд Фрейд пытался лихо расправиться с проблемой, введя термины «влечения к жизни» и «влечения к смерти». По Фрейду, влечение к смерти — это присущие индивиду, как правило, бессознательные тенденции к саморазрушению и возвращению в неорганическое состояние. В полном соответствии с гегелевской диалектикой влечения к жизни и влечения к смерти противоположны и едины в одно и то же время. Ища подтверждения своих идей в работах биологов, Фрейд говорит об удивительном сходстве предложенного немецким генетиком А.Вейсманом деления на смертную сому (тело в узком смысле) и бессмертную (при определенных условиях) зародышевую плазму с делением на влечения к смерти и к жизни. Останавливаясь вкратце на резко дуалистическом понимании природы влечений, австрийский психиатр напоминает о том, что, по теории Э.Геринга, в живой субстанции происходят беспрерывно два рода процессов противоположного направления, одни — созидающего, ассимиляторного, другие — разрушающего, диссимиляторного типа. «Должны ли мы попытаться узнать в этих обоих направлениях жизненных процессов работу наших обоих влечений — влечения к жизни и влечения к смерти? — задается вопросом Фрейд. — Но мы не можем скрыть и того, что мы нечаянно попали в гавань философии Шопенгауэра, для которого смерть есть «собственный результат» и, следовательно, цель жизни...».
Современный исследователь доктор Элизабет Кюблер-Росс (США), рассматривающая мир в бинокль Фрейда и Юнга, пишет: «Если мы обернемся назад и обратимся к культурам прошлого, то увидим, что смерть во все века воспринималась человеком как несчастье, и, очевидно, так будет всегда. Для психиатра это совершенно очевидно и, вероятно, может быть лучше объяснено в терминах нашего понимания бессознательной части «я»; для несознающего разума смерть по отношению к себе самому совершенно немыслима. Для нашего бессознательного немыслимо вообразить реальный конец собственной жизни здесь, на земле, и, если эта наша жизнь должна окончиться, конец всегда связывается с вмешательством злобных сил извне. Говоря просто, в нашем несознающем разуме мы можем оказаться только убитыми; немыслима смерть от естественных причин или от старости. Поэтому смерть как таковая ассоциируется с пугающим действием, злым деянием, с чем-то, что само вопиет об отмщении и каре...
Второе, в чем мы должны разобраться — это то, что наш несознающий разум не делает различий между желанием и деянием. Любой из нас может пересказать лишенный логики сон, в котором соседствуют противоречащие друг другу события и утверждения — вполне приемлемые в снах, но немыслимые при бодрствовании. Подобно тому как мы в своем несознающем разуме не можем отличить желание во гневе убить кого-нибудь от акта убийства, маленький ребенок не в состоянии различить фантазию и реальность. Ребенок, который, рассердившись, пожелал, чтобы мать умерла, из-за того что она не выполнила его просьбу, будет в высшей степени травмирован ее реальной смертью. Он будет всегда повторять себе, реже другим: это я сделал, я виноват, я был плохим, поэтому мама покинула меня...
Когда мы вырастаем и начинаем понимать, что не так всемогущи, чтобы сделать невозможное возможным, страх, что мы виноваты в смерти дорогого человека, уменьшается, а вместе с ним и чувство вины. Страх угасает, но в какой-то момент внезапно усиливается. Он ясно виден на лицах людей, идущих по больничным коридорам или у тех, кто понес тяжелую утрату.
Супружеская чета может годами ссориться, но после смерти жены муж начнет сокрушаться, заплачет в раскаянии и страхе, станет еще больше бояться собственной смерти, веря в закон «око за око, зуб за зуб»: «Я виноват в ее смерти, я за это погибну жалкой смертью».
Возможно, зная это, легче понять соблюдавшиеся столетиями многие обычаи и ритуалы, целью которых было смягчить гнев богов или общества, уменьшить ожидаемую кару. Я имею в виду траурные одежды, вуаль, женский плач старинных времен — все это способы вызвать жалость к оплакивающему утрату, способы выражения печали, горя, раскаяния. Человек в горе бьет себя в грудь, рвет на себе волосы, отказывается есть, тем самым пытаясь наказать себя и избежать предстоящего вечного наказания или ослабить кару, которой он ждет за смерть любимого человека.
Чувства горя, раскаяния, вины не так далеки от гнева или ярости. Скорбь всегда несет в себе гнев. Поскольку никто из нас не хочет обратить гнев на покойного, эти эмоции часто маскируются или подавляются и служат проявлением скорби или выражаются иначе. Следует помнить, что наша задача — не расценивать подобные чувства как плохие или постыдные, а постараться понять их подлинное происхождение как нечто в высшей степени присущее человеку. Для иллюстрации я снова приведу в пример ребенка — ребенка в каждом из нас. Пятилетний мальчик, потерявший мать, и обвиняет себя в ее исчезновении, и сердится на нее за то, что она покинула его и глуха к его просьбам. Ребенок любит умершего и жаждет его появления, но столь же сильно ненавидит его за свое одиночество».
Наряду с точными замечаниями в рассуждениях Э.Кюблер-Росс очень много спорного. Могу, например, сослаться на собственный опыт, опровергающий идеи американского психиатра. Когда умерла моя бабушка (она воспитывала меня, заменяя мать), у меня не было ни малейшего чувства ненависти к ней. Чувство вины было, но вины не за смерть бабушки (она умерла от рака), а за то, что при ее жизни я недодал ей своей любви. Вот от этого я страдал и страдаю до сих пор. Относительно ритуалов и обильных слез по покойнику — тоже можно поспорить. Ибо слезы, как сейчас известно, содержат анестезирующие вещества, действие которых сходно с действием морфина. Так что рыдания родственников — это, скорее, не попытка возбудить к себе жалость и защититься этой жалостью от остракизма богов или общества, а физиологическая реакция организма, смягчающего душевную боль. (Замечательно при этом то, что организм одинаково реагирует на физическую и душевную боль — слезами.)
По мнению известного психоаналитика Э.Фромма, избавиться от страха перед смертью — все равно что избавиться от собственного разума. В книге «Человек для себя» он пишет: «Сознание, разум и воображение нарушили «гармонию» животного существования. Их появление превратило человека в аномалию, в каприз универсума. Человек — часть природы, он подчинен физическим законам и не способен изменить их; и все же он выходит за пределы природы... Брошенный в этот мир в определенное место и время, он таким же случайным образом изгоняется из него. Осознавая себя, он понимает свою беспомощность и ограниченность собственного существования. Он предвидит конец — смерть. Он никогда не освободится от дихотомии своего существования: он не может избавиться от разума, даже если бы захотел; он не может избавиться от тела, пока жив, и тело заставляет его желать жизни». И бояться смерти, добавим мы.
Правда, некоторые исследователи считают, что страх смерти не врожденное, а приобретаемое в ходе жизни свойство психики. Л.Уотсон, например, просматривая литературу по проблемам психологической реакции человека на смерть, был поражен тем фактом, что «страх смерти возникает только у взрослых людей и только у тех, кто имеет время для размышлений на эту тему».
В психиатрии, однако, отмечены случаи, когда дети сходили с ума, пытаясь понять, почему молодые иногда умирают раньше пожилых. Боязнь смерти, безусловно, наличествует у детей с достаточно раннего возраста, хотя они могут и не воспринимать смерть адекватно — как окончательное прекращение своего физического существования. Смерть скорее сопряжена в их сознании с понятием физической боли, страдания и т.д.
Если признать за осознанием смерти характер «обучения», то надо отбросить всю теорию эволюции. Для живых существ чувство опасности есть напоминание о возможной гибели. Страх позволяет им выжить. А если бы знание о смерти не было бы намертво вбито в гены, то все живое на земле погибло бы, перестав страшиться любых опасностей. Л.Уотсон и сам вынужден отчасти признать это. Правда, к подобному признанию он идет через нежелание лицезреть очевидные вещи. Сначала он говорит о том, что не существует фактов, «подтверждающих врожденность страха смерти либо его развития в качестве обязательной составляющей поведения, связанного с умиранием», но затем приводит пример того, как молодые шимпанзе, достигшие определенного возраста, без всякого указания извне или специальной тренировки начинают избегать контакта со змееподобными объектами. «У них есть врожденное свойство, — пишет Уотсон, — страшиться символов, способных ассоциироваться с опасностью, однако я не знаю ни одного животного с врожденным страхом самой смерти». Естественно! Ведь животному наплевать на смерть как на таковую. Смерть его волнует только в случае, если становится препятствием к осуществлению заложенных в нем биологических функций. Но это и есть чувство опасности. Таким образом, мы можем с уверенностью констатировать, что чувство опасности в подсознании животного и человека адекватно страху смерти. Но у человека это чувство значительно осложнено приобретенными в процессе жизни культурными навыками, опытом абстрактного мышления, развитием интуиции. Человек способен воспринимать не только прямую, непосредственную угрозу жизни, но и косвенную, отдаленную, выраженную в любой воспринимаемой им коммуникационной системе. Слова «здесь большая радиация» или «у меня в портфеле бомба» могут вызвать панический ужас, хотя сенсорная система человека при этом об опасности не сигнализирует. Способность к накапливанию опыта восприятия смерти на уровне абстрактного мышления Л.Уотсон и воспринял как свидетельство врожденного отсутствия страха смерти. (Эта способность, возможно, дана человеку Творцом, а, может, выработалась в ходе эволюции. Равно как и способность к внушению, благодаря которой человек может в определенных ситуациях преодолевать страх перед смертью.)
Впрочем, кое-какие замечания Л.Уотсона, касающиеся психологии смерти, дельны или, по крайней мере, любопытны. Приводя данные исследования умирающих больных, сделанного Э.Кюблер-Росс, Уотсон говорит о пяти стадиях изменения отношения человека к собственной смерти. «Первая реакция на смертельное заболевание обычно такова: «Нет, только не я, это неправда». Такое первоначальное отрицание смерти очень похоже на первые отчаянные попытки альпиниста остановить свое падение. Как только больной осознает реальность происходящего, его отрицание сменяется гневом или фрустрацией. «Почему я, ведь мне еще так много нужно сделать?» Иногда вместо этой стадии следует стадия попыток совершить сделку с собой и с другими и выиграть дополнительное время на жизнь. Когда же смысл заболевания полностью осознается, наступает период страха или депрессии. Эта стадия не имеет аналогов среди переживаний, связанных со внезапной смертью, и, видимо, возникает лишь в тех ситуациях, когда у столкнувшегося со смертью человека есть время для осмысления происходящего...
Конечные стадии цикла, предваряющие наступление клинической смерти, одинаковы как при мгновенной, так и при медленной смерти. Если умирающие больные имеют достаточно времени для того, чтобы справиться со своими страхами и примириться с неизбежностью смерти, или получают соответствующую помощь от окружающих, то они нередко начинают испытывать состояние покоя и умиротворенности».
Заметим, однако, что это состояние — результат психотерапии, она скорее внушенное, нежели естественное. Ведь до внушения, до вмешательства окружающих или невольного аутотренинга разум и тело больного отказывались принимать грядущую смерть как естественную.
«Таким образом, — пишет Л.Уотсон, — процесс умирания, по-видимому, является самостоятельной фазой развития человека с собственной последовательностью событий, определенными, поддающимися описанию переживаниями и способами поведения. Доказательством того, что эти фазы присутствуют не только у людей, умирающих в результате несчастных случаев или заболеваний, является искусственное вызывание тех же стадий умирания у физически абсолютно здоровых людей. Исследование восемнадцати убийц, ожидающих смертной казни в тюрьме Синг-Синг, показало, что отрицание смерти (при помощи которого сводились на нет многие проблемы) сменялось гневом или страхом и, наконец (у тех, кто имел достаточно времени), спокойной медитативной отрешенностью».
И опять рассуждения Уотсона не совсем корректны. Отмечено немало случаев, когда люди, просидевшие в ожидании исполнения приговора многие годы, шли на казнь как разъяренные львы, а не как покорные овечки. Простим Л.Уотсону и это заблуждение, основанное на неполноте данных, и послушаем, что он говорит дальше.
«Возможно кому-то это покажется натяжкой, однако мы считаем, что в ходе истории наше отношение к смерти повторяло последовательность стадий умирания. В нашей истории было время, когда люди отказывались верить в то, что смерть представляет собой естественное событие, предпочитая возлагать ответственность за нее на какие-либо одушевленные или неодушевленные силы. Это отчетливо проявляется в погребальных обрядах цивилизаций, населявших Дельту (Уотсон имеет в виду шумеров, ассирийцев, египтян. — А.Л.). Затем наступает период принятия смерти как реального, завершающего жизнь события, характерного для иудейско-эллинских цивилизаций. Далее следует стадия отрицания смерти, попытки преодолеть ее реальность. И наконец, как и при падении с высоты, сегодня наша цивилизация настолько приблизилась к краю пропасти, что трансценденция является ее единственной защитой от гибели».
Уотсон призывает избавляться от страха смерти с помощью медитации. Его призыв полностью согласуется с модными разновидностями индуизма типа адвайты-веданты. Один из лидеров этого направления Рамана Махарши (1879-1951) так описывал свой опыт преодоления страха перед смертью: «Я сидел один в комнате на первом этаже в доме моего дяди. Я редко болел, и в этот день я чувствовал себя нормально, но неожиданно мною овладел страх смерти. (В это время Рамане Махарши было 16 лет. — А.Л.) Мое здоровье не грозило мне ничем, и я не пробовал понять причину этого страха. Я почувствовал, что я умру, и начал думать, что мне делать. Я не думал о том, что можно обратиться к доктору, к старшим или к друзьям. Я чувствовал, что должен сам справиться с этой ситуацией и сам найти ответ, сам найти решение этой ситуации, не откладывая. Страх смерти обратил мой ум в глубину меня самого. И я сказал, обращаясь к самому себе практически без слов: «Вот пришла смерть. Что это значит? Что значит умереть? Умирает тело. Но является ли мое тело мною? Оно безмолвно и инертно. Я же чувствую всю силу моей личности. А также голод «Я» во мне самом, которое отлично от него. Таким образом, я являюсь духом, который больше, чем тело. Тело умирает, но дух, который выше тела, не может быть тронут смертью. Это значит, что «Я» есть бессмертный дух». Это было не просто мыслью, это было открытием, которое хлынуло в меня, как живая истина, и которое я воспринял непосредственно, без размышления. «Я» было чем-то реальным, единственной реальной вещью в этом состоянии. И вся сознательная деятельность, связанная с моим телом, была связана с этим «Я». С этого момента «Я» привлекало к себе мое внимание и стало объектом моих непрерывных размышлений, моего постоянного удивления. Страх смерти исчез раз и навсегда. «Я» поглотило все мое внимание, вся моя жизнь была теперь посвящена этому «Я».
Тем, кому лень заниматься медитацией а-ля Рамана Махарши, французский врач и писатель Андрэ Рюэллан рекомендует более простой рецепт — бегать трусцой по кладбищу для превентивной адаптации. По его мнению, люди в наше время не только боятся смерти, но и не хотят о ней думать. Более того, Рюэллан твердо убежден, что многие из них давно уже мертвы. «Им следовало бы распорядиться, чтобы их забальзамировали и в таком виде оставили сидеть перед экраном телевизора, — так что, когда они и впрямь испустят последний вздох, этого никто не заметит». Продолжая в духе Рюэллана, можно сказать, что этих людей способна разбудить только смерть. Или, по крайней мере, состояние смертельной опасности.
В психологии существует понятие «пограничной ситуации» — ситуации, в которой резко обостряется самоосознание личности. К.Ясперс называет пограничными моменты непосредственной угрозы жизни, которые активизируют личностное мышление, освобождая его от шелухи коллективного опыта, навязанных моделей поведения. Как раз с этим связан другой интересный феномен — резкое изменение жизненного кредо людей, побывавших в состоянии клинической смерти и имевших опыт «запредельного существования».
Вот что рассказывает одна молодая женщина, попавшая в тяжелейшую автомобильную аварию (ее монолог приводят в своей книге американские исследователи Станислав и Кристина Гроф):
«За те несколько секунд, пока мой автомобиль был в движении, я испытала ощущения, которые, казалось, охватили века. Необычайный ужас и всепоглощающий страх за свою жизнь быстро сменились ясным сознанием того, что я умру. Как это ни странно, одновременно пришло такое глубокое ощущение покоя и мира, какого я никогда раньше не испытывала. Казалось, я перемещалась с периферии своего существа — тела, заключавшего меня — в самый центр моего «Я», место невозмутимого спокойствия и отдохновения... Время как бы исчезло; я наблюдала свою собственную жизнь: она проходила передо мной, как фильм, очень быстро, но поразительно подробно. Достигнув границы смерти, я как бы оказалась перед прозрачным занавесом. Движущая сила опыта влекла меня через занавес — я была все еще абсолютно спокойна, — и вдруг я осознала, что это не конец, а, скорее, переход. Описать мои дальнейшие ощущения я могу только следующим образом: все части моего существа, чем бы я в тот момент ни была, ощущали континуум за тем, что я раньше считала смертью. Я чувствовала, что сила, направлявшая меня к смерти, а потом за ее пределы, будет вечно вести меня в бесконечную даль.
Как раз в этот момент мой автомобиль врезался в грузовик. Когда он остановился, я огляделась вокруг и поняла, что каким-то чудом осталась жива. Потом произошло нечто поразительное: сидя в груде разбитого металла, я почувствовала, что границы моей личности исчезают, и я начинаю сливаться со всем окружающим — с полицейскими, обломками машины, рабочими с ломами, пытающимися меня освободить, машиной «скорой помощи», цветами на соседней клумбе, телерепортерами. Каким-то образом я видела и чувствовала свои раны, но казалось, что они не имеют ко мне никакого отношения — они были лишь частью быстро расширявшейся системы, включавшей в себя гораздо больше, чем мое тело. Солнечный свет был необыкновенно ярким и золотым, казалось, что и весь мир сияет прекрасным светом. Я ощущала счастье и бьющую через край радость, несмотря на драматизм обстановки, и это состояние сохранялось в течение нескольких дней в больнице. Это происшествие и связанный с ним опыт полностью изменили мое мировоззрение (курсив мой. — А.Л.) и понятие о существовании. Раньше я не особенно интересовалась вопросами духа и считала, что жизнь заключена между рождением и смертью. Мысль о смерти всегда меня пугала. Я верила, что «мы проходим по сцене жизни лишь однажды», а потом — ничего. Попутно меня мучил страх, что я не успею осуществить в жизни все, чего хочу. Теперь я совершенно по-другому представляю мир и мое место в нем. Мое самоощущение превосходит представление о физическом теле, ограниченном рамками времени и пространства. Я знаю, что я часть огромного безграничного творения, которое можно назвать божественным».
Француз Жерар Шураки, который пережил опыт «пограничного существования» (он тоже попал в автомобильную аварию), говорит: «Я бы, конечно, не хотел когда-нибудь снова перенести такую физическую боль. Но сейчас у меня уже нет страха перед смертью. Для меня смерть — это тоже жизнь, только в другом месте... Когда-то я гонялся за временем, так стремился не отстать от жизни. Сама жизнь казалась мне бесконечной гонкой. (Когда случилась авария, Шураки вел автомобиль со скоростью 140 км/час. — А.Л.) Теперь я далек от этого. Для меня куда важнее внутренняя ценность вещей. А в жизнь я влюбился еще сильнее».
Американский врач Р.Моуди указывает, что пережитый опыт умирания производит, как правило, умиротворяющее воздействие. «Многие говорили мне, что после того, что произошло, они чувствуют, что их жизнь стала глубже и содержательнее, так как благодаря этому опыту они стали гораздо больше интересоваться фундаментальными философскими проблемами».
«Я рос в маленьком городке. Люди там не отличались широким кругозором, — говорит один из обследованных Моуди «возвращенцев с того света». — И я был таким же, как все. Но после случившегося со мной мне захотелось узнать больше... Я как будто повзрослел за одну ночь... Передо мной открылся новый мир, о существовании которого я даже не подозревал. Я думал: «Как много в мире такого, о чем я и не догадывался. Оказывается, есть вещи поважнее, чем футбол, танцы и прочее. Я чаще стал думать о том, где граница для человека и для его сознания?»
Итак, большинство из побывавших «по ту сторону бытия»: а) перестают бояться смерти; б) производят переоценку основных представлений; в) изменяют образ жизни.
Переживания, испытанные во время клинической смерти, с точки зрения экстремальной психологии могут относиться к так называемым компенсаторным явлениям.
Среди других аспектов восприятия смерти следует отметить и такой: свидетели смертельных происшествий зачастую бывают потрясены гораздо больше, чем те, кто подвергся смертельной опасности (если жертва не получила серьезных физических повреждений).

...С точки зрения ООН
Отдел статистики Организации Объединенных Наций предлагает такое определение: «Смерть — это полное прекращение всех жизненных функций организма». Нужно, однако, отметить, что эту формулу ООН почти дословно позаимствовала из Британской энциклопедии (издание 1986 г.), где смерть определяется как «полное прекращение жизненных процессов».

...С точки зрения эстетики
Об удивительном эстетическом прочувствовании смерти говорят многие древние письменные источники, и среди них «Беседа разочарованного со своим духом» — египетский папирус, написанный около четырех тысяч лет назад. Это поразительная исповедь уставшего и отчаявшегося человека, пытающегося поэтическими образами убедить себя в благости смерти-утешительницы:
«Смерть стоит передо мной сегодня подобно выздоровлению, подобно выходу после болезни.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату мирры, подобно сидению под навесом в ветреный день.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату лотоса, подобно сидению на берегу опьянения.
Смерть стоит передо мной сегодня подобно удалению бури, подобно возвращению человека из похода к своему дому.
...Смерть стоит передо мной сегодня подобно тому, как желает человек увидеть свой дом после того, как он провел многие годы в заключении...»
Эдгар По когда-то заметил, что смерть молодой красивой женщины — лучшая тема для художественного произведения. Правда, он не был здесь первооткрывателем. Еще в средние века сокрушения о кончине прекрасного передавались прежде всего через образ погибшей женской красоты. Леонардо да Винчи писал с тоскою: «О время, истребитель вещей, и старость завистливая, ты разрушаешь все вещи и все вещи пожираешь твердыми зубами годов мало-помалу, медленной смертью. Елена, когда смотрелась в зеркало, видя досадные морщины своего лица, содеянные старостью, жалуется и думает наедине, зачем два раза была похищена». (Елена Прекрасная — дочь Зевса и Леды, из-за похищения которой началась Троянская война и чья красота стала нарицательной,)
В средневековье сквозь флер христианства явно проглядывал грубый материализм, который, по словам Й.Хейзинги, не мог смириться с мыслью о кончине чего-то прекрасного без того, чтобы не усомниться в красоте самой по себе.
С тех пор как изящная словесность стала достоянием «широких трудящихся масс» и по сей день почти все писатели с большим «кайфом» отправляют своих героев на тот свет. Да еще и названия дают соответствующие: «Смерть Ивана Ильича», «Смерть в Венеции», «Смерть Тарелкина», «Смерть коммивояжера», «Девушка и Смерть», «Приглашение на казнь» или просто «Смерть». Разумеется, я имею в виду произведения серьезные, мирового масштаба, ибо в детективах трупы громоздятся горами, но это ни на йоту не приближает нас ни к сердечному прочувствованию смерти, ни к рациональному ее постижению.
Как известно, диалектика смерти в искусстве передается через категорию трагического. О том, что эстетическая эмоция включает в себя как радость, так и скорбь, ужас, говаривал еще Юм. Без гибели нет катарсиса, очищения, — этот закон античной трагедии, как пола плаща над ребенком, навис над всей средневековой и современной литературой Запада и Востока (о Севере и Юге умолчу). Гением смертельной литературы можно назвать Шекспира. Его герои не просто умирают или убивают других, но превращают это действие в великую эмпирическую философию, внутренне как бы наслаждаясь переходом от «быть» к «не быть».
Живописцы и графики тоже не обделили смерть своим вниманием. В средние века ей посвящали чуть ли не каждое третье произведение изобразительного искусства. Осмысление смерти происходило одновременно в возвышенном (экзистенциально-эсхатологическом) и в бытовом ключе. А для многих художников Ренессанса смерть — это чуть ли не праздник, пиршество красок и плоти (пусть и умирающей). Даже распятого Христа умудрялись писать весьма жизнелюбивыми красками. Бытовое же осмысление смерти (например, в миниатюрах из книг типа «Искусство умирать») хотя и отличалось фамильярным отношением к курносой, но все же не теряло духовного, экзистенциального напряжения. Критический реализм XIX века перевел осмысление смерти в социальную плоскость. «Утро стрелецкой казни» Сурикова или «Казнь заговорщиков в России» и «Подавление индийского восстания» Верещагина — классический тому пример. Для живописцев-реалистов важно было не столько передать внутреннее состояние человека, сколько обличить несправедливое устроение мира. Средневековая эстетика не снижала образ смерти даже лубочно-бытовыми миниатюрами. А «высокий реализм» добился отчуждения человека от смерти, относясь к ней как к социальному акту и не более. Из генералов смерть была разжалована в унтер-офицеры и послана на Кавказ, в действующую армию.
Искусство XX века вернуло смерти ее эполеты. Но сделала это скорее литература, чем живопись. Правда, русская литература еще в XIX веке сумела преодолеть детскую болезнь социального критиканства, выйдя на «проклятые» вопросы бытия. Здесь русские писатели (прежде всего Достоевский и Толстой) почти на век опередили Европу (и остальной мир). Что ни говори, но вся экзистенциальная литература нашего столетия — всего лишь зарево «Смерти Ивана Ильича» и «Братьев Карамазовых».
Искусство первым заговорило о смерти любого человека, даже самого ничтожного, как о гибели целого мира. Правда, мировая культура вторичная в осмыслении самого феномена смерти — она либо плетется за буддизмом, приравнивающим смерть к жизни (ибо смерть — это новое рождение), либо за каким-нибудь новейшим учением типа экзистенциализма, для которого жизнь и смерть абсолютно равны, поскольку одинаково абсурдны.
Если же подняться на более высокий уровень, отрешась от прагматической функции эстетического наслаждения при восприятии художественного описания смерти (уф-ф, еле выговорил!), то придется перейти на философские категории, как это сделал Л.Н. Гумилев в диалоге с А.Панченко «Чтобы свеча не погасла». По его мнению, «самое существенное то, что на планете Земля происходит не только накопление солнечного света путем фотосинтеза, но и творческие его преобразования в формы, устремленные к иррациональным понятиям: Истина и Красота». Правда, Л.Н. Гумилев избегает при этом говорить об одной из главнейших проблем теории познания, суть которой можно сформулировать так: существует ли эстетика, красота, истина и т.д. вне человеческого сознания — или все это умирает вместе с нами? Умирают диалоги Платона, законы ньютоновской механики, белеющие одиноко паруса «в тумане моря голубом», умирают «гении чистой красоты», пронзительно канареечные подсолнухи Ван Гога...

...С точки зрения биологии
Формулировки биологов, к сожалению, лишены поэтической вдохновенности — элегической грусти или экспрессивного метафоризма. В биологии смерть вульгарно трактуется как «прекращение жизнедеятельности организма и вследствие этого — гибель индивидуума как обособленной живой системы, сопровождающаяся разложением белков и др. биополимеров, являющихся основным материальным субстратом жизни...»
Некоторые биологи выделяют понятие частичной смерти, то есть смерти группы клеток или целого органа (некроз). У одноклеточных организмов — простейших — естественная смерть особи проявляется в форме деления, поскольку оно связано с прекращением существования данной особи и возникновением вместо нее двух новых. Смерть особи обычно сопровождается образованием трупа. В зависимости от причин, обусловливающих наступление смерти, у высших животных и человека различают: смерть естественную (физиологическую), наступающую в результате длительного, последовательно развивающегося угасания основных жизненных отправлений организма, и смерть преждевременную (патологическую), вызываемую болезненными состояниями организма, поражениями жизненно важных органов (мозга, сердца, легких, печени и др.). Преждевременная смерть может быть скоропостижной, т.е. наступить в течение нескольких минут и даже секунд (например, при инфаркте).
Смерть теплокровных животных и человека связана с прекращением прежде всего дыхания и кровообращения. Поэтому различают два основных этапа смерти: клиническую смерть и следующую за ней биологическую смерть, или истинную. По истечении периода клинической смерти, когда еще возможно полноценное восстановление жизненных функций, наступает биологическая смерть — необратимое прекращение физиологических процессов в клетках и тканях.
Пытаясь разгадать природу смерти, З.Фрейд в работе «По ту сторону принципа удовольствия» соединяет психоанализ с рассмотрением результатов биологических исследований своего времени. Он не скрывает того, что человеку хочется найти утешение в биологической предопределенности смерти, не зависящей от него самого: «Если уж суждено самому умереть и потерять перед тем своих любимых, то все же хочется скорее подчиниться неумолимому закону природы, величественной необходимости, чем случайности, которая могла бы быть избегнута».
«Мы будем удивлены, — говорит далее Фрейд, — узнав, как расходятся биологи в вопросе о естественной смерти и что у них понятие о смерти вообще остается неуловимым».
Самый большой интерес у Фрейда вызывало исследование продолжительности жизни и смерти организмов в работах А.Вейсмана, предложившего разделение «живущей субстанции» на смертную и бессмертную половину. Смертной частью Вейсман считал собственно тело, сому, подверженную естественному умиранию; в качестве бессмертной части рассматривал зародышевые клетки, так как они способны при соответствующих условиях развиться в новый организм, создать себе новую сому. Фрейд находит здесь аналогии со своей теорией «влечений» двух родов — тех, что ведут жизнь к смерти, и тех, которые постоянно стремятся к обновлению жизни. Однако он честно признается, что «видимость этого совпадения быстро улетучивается, когда мы знакомимся с разрешением Вейсманом проблемы смерти. Ведь Вейсман допускает различие сомы от бессмертной зародышевой плазмы лишь у Metazoa (многоклеточных). Эта смерть высших живых существ есть естественная смерть от внутренних причин, но она опирается не на исходные свойства живой субстанции, не может быть понята как абсолютная необходимость, обоснованная сущностью жизни. Смерть есть больше признак целесообразности, проявление приспособляемости к внешним условиям жизни, так как при разделении клеток тела на сому и зародышевую плазму неограниченная продолжительность жизни индивидуума была бы совершенно нецелесообразной роскошью.
С наступлением этой дифференцировки у многоклеточных смерть стала возможной и целесообразной. С этой стадии сома высших организмов умирает, вследствие внутренних причин, к определенному времени, простейшие же остались бессмертными. Напротив, размножение введено было не со смертью, а представляет собой первобытное свойство живой материи, как, например, рост, из которого оно произошло, и жизнь осталась на Земле с самого своего начала беспрерывной». (Современный французский эколог Альбер Жакар, перекидывая мостик от бактерий к человеку, отмечает, что смерть — относительно недавнее изобретение природы, появившееся как следствие борьбы против... смерти. «Бактерия не может знать, что такое смерть, ведь она просто делится на две, четыре части. Смерть для нее не существует. Понятие «смерть» появилось тогда, когда двое соединились, чтобы произвести на свет третьего. Потому что этот третий — это и не первый, и не второй, не тот и не другой. Это новое существо. Мы себе позволяем роскошь делать что-то новое. А когда делаешь что-то новое, надо освобождать для него место. Итак, смерть — результат наличия полов. Получается парадокс: рожая детей, мы стремимся бороться со смертью, а ведь потому, что мы рожаем детей, мы неизбежно смертны».)
Поскольку для Фрейда все эти проблемы важны с точки зрения приложимости к теории «влечений», то он с сожалением говорит, что признание естественной смерти для высших организмов мало помогает разрешению его вопроса. Ведь «если смерть есть лишь позднейшее приобретение живых существ, то влечения к смерти, которые восходят к самому началу жизни на Земле, опять остаются без внимания. Многоклеточные могут умирать от внутренней причины, от недостатков обмена веществ; для вопроса, который нас интересует, это не имеет значения».
В отличие от Фрейда причинность смерти интересует нас безотносительно к теориям смежных с биологией дисциплин. Но не делаем ли мы ошибки, пытаясь разложить понятие «смерть» по полочкам? Во времена античности и в средние века сознание ученого (и уж тем более обычного человека) не было столь дискретно, как в наше время. Очевидно, сумма знаний, накопленная человечеством, столь велика, что не позволяет нам иметь панорамный взгляд на бытие, разом охватывая все его возможные модели, подтвержденные теоретическим и практическим опытом цивилизации.
«Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння», — едко заметил Козьма Прутков еще в прошлом веке. А Павел Флоренский, один из лучших умов России XX века, негодуя на рационалистов, возведших в канон специализацию познания, в начале 1920-х годов писал: «Но ведь это они раздробили всякую форму на кирпичики; это они расстригли Слово Божие на строчки и слова, язык растолкли в звуки, организм измельчили до молекул, душу разложили в пучок ассоциаций и поток психических состояний; Бога объявили системою категорий, великих людей оценили как комочки, собравшиеся из пыли веков, — вообще все решительно распустили на элементы, которые распустились в свой черед, приводя бывшую действительность к иллюзии формы и ничтожеству содержания».
Сегодня естествознание начинает понимать, что невозможно установить механизм жизни и смерти органической материи, используя лишь идеи финитизма (финитизм — представление, что бытие можно описать с помощью конечного числа неразложимых далее элементов)или один-два уровня исследования. Заманчиво, например, взять и исследовать организм человека прежде всего как химический реактор. Ан нет. Даже с этой точки зрения мы столкнемся с множеством вещей, необъяснимых в избранной системе отсчета. Скажем, знаменитый «химический маятник» — обратимые реакции, открытые Белоусовым-Жаботинским. Если они возможны, почему невозможна «обратная» работа химического реактора по имени «человек»?
Современный немецкий философ Э.Хикель по поводу ограниченности одноуровневого, одностороннего биофизического познания нашего бытия пишет: «Жизнь на земле и все живое примечательны способностью к размножению. Завораживающим оказывается то обстоятельство, что при таком размножении определенную роль в ядре клетки играют химические молекулы и что эта роль может быть выяснена. В этом состоянии завороженности забывают, что исследуемые химические ДНК-«кирпичики» никоим образом не являются всем тем, что образует живой организм: характер репликации ДНК в процессах размножения и роста организмов зависит от взаимодействия этой ДНК с бесчисленными другими факторами и составными частями в ядре клетки; ядро же, в свою очередь, состоит во взаимодействии с окружающей его средой клетки, на которую влияют другие клетки, ткани и которая сама, опять же, оказывает на них влияние; и эти части организма находятся во взаимосвязи с целым и даже с окружающей его средой и многообразными влияниями, причем не только вещественной природы».
По сути дела, проблема причинности смерти сводится к вопросу, который мучил Фрейда: является ли смерть живого организма запрограммированной в генах или это результат сбоя, ошибок в деятельности организма, приводящих клетки к старению и гибели? На этот вопрос нынешнее естествознание, кажется, нашло ответ. Американский биолог Леонард Хайфлик обнаружил предел деления человеческих клеток — 50 (плюс-минус 10) раз. Последующая гибель клетки неизбежна, на какие бы ухищрения мы ни шли. Клетку можно заморозить, а затем вернуть в обычное состояние — и она точно «припомнит», сколько раз она уже делилась. Алексей Оловников из Института химической физики РАН открыл и «счетчик» клеточного деления — причину старения и гибели клетки. Оказывается, при каждом удвоении (размножении) клетки молекулы ДНК становятся чуть короче. Когда укорочение доходит до гена, кодирующего жизненно важную информацию, клетка погибает. Процессу укорочения, названному Оловниковым маргинотомией, ученый дает следующее объяснение: «Дочернюю цепь ДНК строит, перемещаясь по матричной цепи, фермент ДНК-полимераза. Узнающий и каталитический центры у него пространственно разделены. Когда первый — как локомотив — доходит до конца матрицы, второй — как последний вагон поезда — останавливается довольно далеко и конец цепи не копирует. А если узнающий центр находится сзади, то по этой же причине не скопируется начало цепи. Вот длина поезда — расстояние между центрами — и определяет, насколько копируется дочерняя цепь. Другой путь укорочения ДНК связан с тем, что синтез копии начинается с затравки — небольшого участка РНК. После синтеза затравка удаляется, и копия оказывается короче матрицы».
Для тех, кто не любит вникать в «технические» подробности, скажу проще: начальная длина и укорочение поезда (молекул ДНК) в процессе движения (жизни) запрограммированы (единственное исключение — половые клетки человека, в которых ДНК копирует полностью всю матрицу (за счет двух каталитических центров), благодаря чему эти клетки бессмертны). Зачем и кем? Богом? Природой? Естественным отбором? Здесь мы упираемся в самую больную проблему современной практики исследования бытия — проблему совмещения религиозного (мистического) и научного, рационального познания мира. Именно здесь сходятся и расходятся точки зрения на феномен смерти и возможные модели загробного существования.

...С точки зрения физики
Собственно говоря, своим существованием человек нагло и демонстративно нарушает второй закон термодинамики. Согласно этому закону, все физические процессы в конечном итоге направлены в сторону энтропии (термодинамического равновесия), а ведь органическая жизнь возникла явно вопреки энтропийной направленности мира.
Попробуем вскипятить чайник и выключить газовую горелку. Через энное количество времени температура воды в чайнике сравняется с температурой воздуха. Это и есть грубая модель действия энтропии. Если нет энергетической подпитки извне, любое физическое тело (материя) стремится прийти в равновесие с окружающей средой, приблизиться к максимально хаотическому состоянию. В этом смысле цель бытия материи-энергии — максимально равномерное (и в тепловом, и в динамическом смысле) рассредоточение в пространстве. И вот в этой стройной логической схеме, «как незаконная комета в кругу расчисленных светил», обнаруживается органическая жизнь, стремящаяся противостоять энтропии, создающая антиэнтропийную модель бытия.
Внутри человеческого организма (как и у всех других видов органической материи) есть своего рода «газовая горелка», рассчитанная на определенный срок работы. Живой организм — упорядоченная структура, с помощью метаболизма (обмена веществ) противостоящая переходу в равновесие с окружающей средой. Впрочем, еще в 1955 году Эрвин Шредингер возражал против примитивного трактования метаболизма как основы жизни.
«...Представляется нелепостью, — писал он, — чтобы главным был именно обмен веществ. Любой атом азота, кислорода, серы и т.п. так же хорош, как любой другой атом того же элемента. Что же достигается их обменом? Одно время наше любопытство удовлетворялось утверждением, что мы питаемся энергией. В ресторанах некоторых стран вы могли бы найти карточки-меню, указывающие цену каждого блюда и содержание в нем энергии (калорий). Нечего и говорить, что это нелепость, ибо во взрослом организме содержание энергии так же постоянно, как и содержание материи. Каждая калория, конечно, имеет ту же ценность, что и любая другая, поэтому нельзя понять, чему может помочь простой обмен калорий».
Что же тогда составляет драгоценное нечто, содержащееся в нашей пище, что предохраняет нас от смерти? На это легко ответить, считает Шредингер. «Каждый процесс, явление, событие (назовите его, как хотите), короче говоря, все, что происходит в Природе, означает увеличение энтропии в той части Вселенной, где это имеет место. Так и живой организм непрерывно увеличивает свою энтропию, или, иначе, производит положительную энтропию и, таким образом, приближается к опасному состоянию максимальной энтропии, представляющему собой смерть. Он может избежать этого состояния, то есть оставаться живым, только постоянно извлекая из окружающей его среды отрицательную энтропию, которая представляет собой нечто весьма положительное, как мы сейчас увидим. Отрицательная энтропия — это то, чем организм питается. Или, чтобы выразить это менее парадоксально, существенно в метаболизме то, что организму удается освобождаться от всей той энтропии, которую он вынужден производить, пока он жив».
Разъясняя механизм задержки перехода живого организма к термодинамическому равновесию (т.е. к смерти), неуклюжее выражение «отрицательная энтропия» Шредингер заменяет выражением «энтропия, взятая с отрицательным знаком», которая «есть сама по себе мера упорядоченности». Человеческий организм может противостоять смерти, лишь поддерживая себя на достаточно высоком уровне упорядоченности. Для этого ему нужно извлекать упорядоченность из окружающей среды, дабы компенсировать энтропийные процессы, идущие в клетках. Вот почему живой организм не может питаться химическими веществами в первозданном виде, то есть находящимися на низкой стадии упорядоченности. Нам для питания необходимо крайне хорошо упорядоченное состояние материи в более или менее сложных органических соединениях.
Следующий вопрос, который мы задаем себе, исходя из теории «отрицательной энтропии», таков: почему же мы все-таки умираем, несмотря на то, что можем отлично питаться «органической упорядоченностью»? Умирают даже миллионеры, которые могут поглощать «отрицательную энтропию» любого качества и количества.
Дело в том, что противостоянием энтропии в нашем организме заведует специальная программа, заложенная в наших генах. Программа эта рассчитана на определенный срок работы, после которого приводные ремни управления организмом рвутся, и тело начинает разрушаться по частям. (К вопросу о том, кто заложил в нас эту программу, мы еще вернемся.) Раньше ученые считали, что клетки человека могут делиться бесчисленное количество раз. Но Леонард Хайфлик обнаружил печальное для нас качество клеток — предел их деления. Таким образом, подтвердилась блестящая догадка Шредингера о сходстве между часовым механизмом и организмом. Это сходство, по словам физика, просто и исключительно сводится к тому, что в основе последнего лежит твердое тело — апериодический кристалл, образующий наследственное вещество, не подверженное воздействию беспорядочного теплового движения.
«Но, пожалуйста, не ставьте мне в вину, — кокетливо оправдывается Шредингер, — что я будто бы называю хромосомные нити «зубцами органической машины», по крайней мере, не делайте этого без ссылки на те глубокие физические теории, на которых основано сходство. Потому что действительно не нужно большого красноречия, чтобы напомнить основное различие между ними и оправдать для биологического случая эпитеты — новый и беспрецедентный.
Наиболее поразительными различиями являются, во-первых, своеобразное распределение «зубцов» в многоклеточном организме и, во-вторых, то, что отдельный зубец — не грубое человеческое изделие, а прекраснейший шедевр, когда-либо созданный по милости Господней квантовой механики».

...С точки зрения квантовой механики
Стержень квантовой механики — утверждение, что небольшие количества материи и энергии одновременно обладают свойствами частицы и волны и соответственно ведут себя то как частица (корпускула), то как волна. Переводя это в плоскость бытовых сравнений — это подобно тому, как если бы один и тот же человек был и трезв и пьян в один и тот же момент. Парадокс, однако, в том, что наблюдать оба состояния материи (энергии) наука не в состоянии (да простится мне этот невольный каламбур). Качество, в котором пребывает измеряемая материя, зависит... от наблюдателя (точнее, от способа измерения). Если мы выбираем один способ, то получается, что испускаемый квант света ведет себя как волна, при другом — перед нами частица.
Не вдаваясь в технологические подробности опытов по измерению квантов, перейду сразу к выводам. А они еще более парадоксальны. Ибо если в микромире элементарные частицы и даже целые атомы, согласно теории, могут пребывать одновременно в противоположных состояниях, то в нашем «крупном» мире такая двойственность (если допустить верность теории и для макромира) приводит к фантастическим результатам. Наиболее образно это сформулировал 50 лет назад Шредингер.
«Представьте себе, — говорил он, — что кошка сидит в коробке, в которой помещена также ампула с цианидом. Здесь же находятся радиоактивная частица, счетчик Гейгера и машинка для раздавливания ампулы. Все отлажено таким образом, что, если частица распадется, счетчик Гейгера обнаружит распад, включит машинку для раздавливания ампулы, и ампула разобьется. Кошка вдохнет цианид и умрет.
Согласно квантовой механике в любой заданный момент радиоактивная частица должна пребывать в распавшемся и в нераспавшемся состоянии. Если же она наблюдается, она... должна будет избрать одно или другое состояние. Но частица не одинока в своем квантовомеханическом заточении. Можно предположить, что радиоактивная частица, счетчик Гейгера, ампула и кошка являются составными частями единой квантовомеханической системы и, следовательно, должны сосуществовать в обоих состояниях одновременно. Другими словами, пока кто-то не заглянет в коробку, частица будет одновременно распавшейся и нераспавшейся, ампула раздавленной и нераздавленной, а кошка живой и мертвой. И вообще, в принципе допустимо утверждение, что пока кто-то не посмотрит на человека, который заглядывает в коробку, то он, этот человек, также пребывает в двух состояниях: в состоянии, в котором он обнаруживает кошку живой, и в состоянии, в котором он обнаруживает кошку мертвой. И так далее...».
Впрочем, можно не останавливаться на этом, а в силу естественного дуализма мира предположить, что все мы одновременно являемся и живыми и мертвыми, выбор же состояния зависит от некоего наблюдателя, который находится вне нашей системы (тут сразу напрашивается понятие Бога). Но и Бог в таком случае является подсистемой еще более крупной системы, по отношению к которой он является поднадзорным. И естественно, Бог, пока за ним наблюдает Сверх-Бог, одновременно существует и не существует. Что же касается Сверх-Бога, то... Очевидно, на сегодняшний день дальнейшие мысленные эксперименты не имеют смысла. Подождем развития квантовой теории, а главное — практических опытов исследователей.
Существуют и «сумасшедшие» теории о природе нашего бытия и — соответственно — о природе нашей смерти. Так, французский физик Режи Дютей считает, что ограничение, наложенное на физический мир Эйнштейном, неверно, что физические тела могут преодолевать световой барьер (300.000 км в секунду). Дютей изучает мир «тахионов» — мир, находящийся по ту сторону скорости света. По его мнению, Вселенная напоминает трехслойный пирог: один слой — мир «брадионов» (это наш мир), второй слой — мир «люксонов» (т.е. световой), и третий слой — мир «тахионов» (сверхсветовой).
«Математически эта формула работает, — говорит Дютей. — Правда, пока лишь математически. Согласно этой формуле, существует не одно, а три временных измерения Вселенной, которые могут сосуществовать и переходить друг в друга в зависимости от набранной скорости. Само собой, в сверхсветовом мире время не истекает, то есть нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего».
Соль теории Дютея в том, что наше сознание — это поле неизвестных физике частиц, своего рода «тахионов». Аналогией его может служить голограмма — особая пластинка, которая при освещении лучом лазера воспроизводит записанное на нее изображение с полной иллюзией трехмерного пространства. Даже если пластинку с записью изображения расколоть, то любой осколок, независимо от его величины, сохраняет способность воспроизводить изображение целиком. «Мозг, — объясняет Дютей, — это не что иное, как интеллектуальный фильтр, обрабатываемый лазерным лучом, исходящим из мира «тахионов», мира сверхсветовых скоростей. Окружающие нас объекты реальности суть голограммы. Вселенная — это лишь видимость, как говорил Платон (добавим: и Шопенгауэр. — А.Л.). Такова чисто материалистическая и отнюдь не религиозная физика нашего сознания...»
Если согласиться с теорией Дютея, то следует признать, что наша смерть зависит не только от «грубой» земной физиологии, но и от физических процессов, которые мы не в состоянии фиксировать (правда, в последнее время появились сообщения, что в ходе опытов на циклотроне Института ядерной физики университета в Лувене (Бельгия) Жак Стейер обнаружил частицы, скорость которых в 1,2 раза превышает скорость света). Теория Дютея порождает на порядок больше вопросов, чем ответов. Среди них и такие: как происходит координация (совпадение) лучей «тахионного лазера» и приемного устройства (мозга) при том, что они существуют и функционируют в совершенно разных ипостасях времени-пространства, вещества-энергии? Кто — Бог, эволюция? — создал такое совершенное устройство, как мозг, способное воспринимать лучи «тахионного лазера»? И так далее.
Упомяну еще об одной любопытной теории, предложенной американским космологом Франком Типлером из Тулейнского университета (штат Индиана), в которой он попытался соединить физику и теологию в вопросе о смерти и воскрешении мертвых.
Типлер считает, что жизнь в той или иной форме будет продолжаться до «конца времени», который наступит в том случае, если верна теория пульсирующей Вселенной (для физика-христианина Большой взрыв и есть тот самый акт творения, о котором говорится в Библии). Когда под влиянием собственной тяжести Вселенная начнет сжиматься и вернется в состояние бесконечной плотности, это и будет концом нашей Вселенной (и, возможно, началом новой Вселенной). Конечное состояние Вселенной Тейяр де Шарден назвал некогда омега-точкой, которая в математическом смысле будет суммой всех иных точек времени и пространства. Любой луч света, испущенный в любом месте Вселенной в любое время, прибудет, в конце концов, в омега-точку. Ну а этот «конец концов» (конец времени), космологи обозначают термином с-граница.
До достижения с-границы осталось, согласно теории пульсирующей Вселенной, примерно 100 миллиардов лет. Типлер так объясняет противоречие между конечностью времени и вечной жизнью, дарованной людям Богом. По его мнению, следует различать время «истинное» (измеряющееся часами) и время «субъективное», определяемое особенностями человеческого восприятия. Типлер придерживается идеи, что жизнь может быть, в конечном счете, сведена к некоторому роду обработки информации. Между любым моментом «истинного» времени и с-границей, считает космолог, возможна бесконечная обработка информации, что, в свою очередь, означает бесконечность жизни и разума, а следовательно, и бесконечность «субъективного» времени.
Энергия (антиэнтропия), необходимая для обработки информации (жизни), возникает благодаря коллапсу (сжатию) Вселенной. Поскольку гравитационный коллапс стремится к сингулярной безразмерной точке, то общее количество высвобождаемой в процессе сжатия энергии бесконечно. Чем ближе Вселенная к омеге-точке, тем больше будет высвобождено энергии для обработки информации. Могущество жизни возрастет в этом случае невероятно. Типлер считает, что использоваться эта энергия будет для воскрешения мертвых. Компьютерная программа соответствующей сложности способна смоделировать разум любого человека с любым уровнем точности. При наличии бесконечного вычислительного ресурса появится возможность создать компьютерную копию каждого человека, когда-либо жившего на свете. Но не только. Можно будет также создать модели всех людей, которые в принципе могли бы существовать. Бесконечное количество информации, которое потребуется в данном случае обработать, не помеха, поскольку у нас в запасе будут и бесконечность времени, и бесконечность энерговооруженности.

...С точки зрения дилетанта
По словам великого мыслителя античности Платона, философия есть не что иное, как приготовление к смерти. А русский философ XX века Лев Шестов, развивая идеи Платона, писал о глубокой трагичности постижения феномена человеческой бренности: «...что бы мы ни говорили и как бы мы ни думали о смерти, под всеми нашими словами и мыслями будет всегда скрываться огромная тревога и величайшее напряжение. И чем глубже мы станем погружаться в мысль о смерти, тем больше будет расти и наша тревога. Так что философия имеет своей последней задачей не построение системы, не обоснование нашего знания, не примирение видимых противоречий в жизни — все это задачи положительных наук, которые, в противоположность философии, служат жизни, т.е. преходящим нуждам, а о смерти, т.е. о вечности, не думают. Задача философии вырваться, хотя бы отчасти, при жизни от жизни. И, подобно тому, как человек с плачем родился на свет или с криком пробуждается от мучительного кошмарного сна, так и переход к смерти от жизни должен, по-видимому, сопровождаться бессмысленным, отчаянным усилием, адекватным выражением которого будет тоже бессмысленный, отчаянный крик или безумное рыдание. Я думаю, это такого рода «пробуждения» знали многие философы».
А многие ли из нас думают о смерти? В обыденном, житейском смысле, наверное, все. А в философском?
Альбер Жакар в одном из интервью рассказывал: «Недавно я проводил опыт в Эври, разговаривал в течение часа с 200-300 (младшими) школьниками. Они задавали вопросы только о смерти... Почему существует смерть? Почему в момент, когда люди умирают, они неодинаково счастливы? После малышей я имел дело со «стариками» — 15-летними подростками. Они задавали мне вопросы, которые помогли бы им лучше выполнить письменные работы. Из них уже сделали маленьких кретинов, которые что-то узнают, а потом это же и выдают».
Разумеется, я не хочу сказать, что большинство читателей этой книги — кретины, и все же признайтесь честно: вы или не хотели, или не имели времени, или боялись серьезно думать, размышлять о феномене смерти после того, как перешли из младенчества и отрочества во взрослый мир.
Я — такой же, как вы, лишенный системного естественнонаучного образования. Но я дерзнул размышлять о сущности жизни и смерти, их взаимодействии и взаимосвязи, о возможности преображения нашего сознания после физического распада тела и тому подобных вещах. Впрочем, говоря «дерзнул», я немного кокетничаю. Древние, не имея таблицы периодических элементов, ньютоновской механики и теории относительности, тем не менее поставили почти все вопросы, над которыми до сих пор корпят ученые и философы. Дело даже не в том, чтобы точно знать характеристики тех или иных физических величин или математические формулы, объясняющие действие физических законов, — а в том, чтобы понимать принципы бытования и взаимоотношения различных форм материи-энергии. Поясню: для философа необязательно знать, скажем, точные цифры давления в одной области и в другой. Ему важно знать, что если в одной области давление ниже, чем в другой, то из области высокого давления в область низкого будут перемещаться потоки вещества (газ, жидкость). А математическая формула этого процесса в данном случае не нужна. И так происходит осмысление бытия на любом уровне — от макро- до микромира. Важно знать принцип, а не цифры. Мало того, самые гениальные идеи (например, триаду гегелевской диалектики) вообще невозможно представить в виде математических формул, точных физических расчетов. Философы оперируют концепциями, а не расчетами, хотя, конечно, учитывают итоги расчетов при построении концепций.
Не претендуя на универсальность своих «мини-открытий», поделюсь записями разных лет в надежде, что они подвигнут кого-то на отыскание собственной истины.

Смерть и симметрия.
Живая клетка асимметрична.
Все неживое — симметрично (структура).
Движение (жизнь) есть стремление асимметрии к симметрии, хаоса к структурной упорядоченности (энтропии).
Смерть как торжество структурной гармонии (симметрии). Здесь имеется в виду гармония статическая. Жизнь — гармония динамическая, вечно меняющая как составные части, так и эстетические системы восприятия самое себя.
Развитие жизни — спираль или кольцо?
Как происходит круговорот материи? Неорганическое вещество через органическое вовлекается в движение, проходит стадию «оживления» и вновь возвращается в неорганическое состояние. «Мертвое» вещество — движение — живая клетка — движение — мертвая клетка. То есть: порядок — хаос — порядок — хаос и т.д. Может быть, жизнь — это пограничное состояние между порядком и хаосом (или наоборот — между хаосом и порядком)?
Зачем нужен этот цикл? Изменяются ли свойства веществ, прошедших этот цикл?
М.Эйген и Р.Винклер в книге «Игра жизни» исследуют соотношение случайного и закономерного в возникновении упорядоченности живой материи на разных уровнях ее организации.
Что такое жизнь?
Четкой и бесспорной границы между живым и неживым нет. Возьмем, например, вирусы, имеющие кристаллическую решетку. Частицы вирусов можно разложить (разъять) на отдельные молекулярные компоненты и снова собрать из них инфекционные единицы. Еще в начале 60-х годов биологи установили, что границы живого могут быть отодвинуты даже не к вирусам, а к вирусным нуклеиновым кислотам.
Л.Уотсон говорит о том, что современная наука не в состоянии провести четкую демаркационную линию между жизнью и смертью. Поскольку «между косной и живой материей нет принципиально непреодолимого разрыва», то живые организмы лучше всего описывать как неживую материю, достигшую особой, специфической организации.
Необходимые условия существования любой формы жизни:
1. Метаболизм (обмен веществ).
2. Самовоспроизведение (передача информации). С этой точки зрения многие виды человеческой деятельности (наука, искусство — т.е. информационные) — это тоже форма жизни (зависимая от человека), но и человек зависит от других форм жизни (может быть, от высшей, о которой и не догадывается).
3. Мутабильность (способность к видоизменению и генетическому закреплению приобретенных свойств).
Объективно:
В нас заложено (помимо сознания) стремление:
1) к существованию (питание и т.д.);
2) к продолжению рода;
3) к развитию (усложнению, появлению новых уровней организации).
Как, откуда появляется стремление к движению?
Энтропия!!! Она же и дала толчок к развитию Вселенной после Большого взрыва.
Быть может, здесь уместно провести аналогию с областями высокого и низкого давления. Энтропия — это когда газ из области высокого давления перемещается в область низкого (попутно благодаря движению выделяя энергию). Тогда антиэнтропию образно можно представить в виде движения вещества из области низкого давления в область высокого. Возможно ли такое без вмешательства «посторонних» сил? Если невозможно, значит, жизнь зародилась не сама по себе, у нее имеется конкретный творец (который одним из условий жизни человека сделал смерть).
Можно ли душу свести к информации (как у Типлера?)
Информация — это функция материи (энергии) или принципиально иной вид бытия? Существует ли информация вне сознания? (Мах, теория отражения и т.д.). Если информация, как и вещество, обладает плотностью, значит, могут существовать информационные «черные дыры».
Является ли душа закодированной в генах изначально? Или душа — это суммарный опыт, накапливаемый и фиксируемый в процессе жизнедеятельности организма? Конечно, у приверженцев буддизма, индуизма, теософии, антропософии и некоторых других религиозных учений таких вопросов не возникает. Они ссылаются как на теорию, говорящую о переселении душ умерших в новые тела, так и на практику — свидетельства людей, припоминавших о своих прежних рождениях. Павел Гуревич в статье «Уйти, чтобы вернуться» напоминает о трех хрестоматийных случаях такого рода.
«В 1951 году индиец Мишра взял свою трехлетнюю дочь Сворнлату вместе с другими детьми в длительное путешествие. Когда они возвращались домой, Сворнлата неожиданно попросила шофера автобуса свернуть к «ее дому». Шофер, естественно, не придал значения ее просьбе, поскольку они находились далеко от родного очага. Позже, когда группа остановилась в Катни, чтобы выпить чаю, Сворнлата сказала, что ей было бы приятнее войти в свой дом и в знакомой обстановке посидеть за столом. Отец девочки удивился: ни он, ни другие члены семьи здесь никогда не жили. Сворнлата вела речь о своей «прежней жизни» в Катни в семье Патхаков.
Об этом эпизоде, может быть, и забыли бы, но через два года девочка стала исполнять неизвестные в ее местности песни и танцы. В 1959 году профессор Банерджи стал изучать этот казус. Он отправился в Катни, где познакомился с семьей Патхаков, чьей родственницей считала себя Сворнлата. Ученый обнаружил поразительное совпадение подробностей, о которых рассказывала ему девочка, с тем, что он увидел в доме.
По предложению профессора семья Патхаков поехала к родителям девочки. Сворнлата всех их явно узнавала, называла по именам, вспоминала эпизоды из прошлого, в которые все они были посвящены. Все, что девочка рассказывала о себе, совпадало с жизнью Бийи из семьи Патхаков, которая умерла за восемь лет до рождения Сворнлаты. Предположение, что Сворнлата — это перевоплощенная Бийя, казалось очевидным.
Однако оставалась еще загадка. Бийя говорила на хинди и не знала бенгальского языка. Сворнлата же исполняла бенгальские песни и танцы. Объяснения так и не нашлось.
Другой случай относится к ксеноглоссии (способность человека понимать чужой язык, не изучая его обычным образом). В 1973 году Лидия Джонсон помогала своему мужу-врачу в проведении экспериментов по гипнозу. Она и сама легко впадала в транс. Гипнотизер внушил ей во время сеанса возврат во времени. И Лидия неожиданно вздрогнула и вскрикнула, схватившись за голову. Доктор немедленно прекратил опыт. Жена сказала, что ей привиделась река, в которой насильно топили пожилых людей. Она чувствовала, что ее тоже хотят утопить, затем ощутила удар. Далее началось нечто неожиданное. Лидия начала говорить низким голосом на каком-то неизвестном языке. Оказалось, что это шведский. На вопрос: «Как вас зовут?» — она ответила: «Йенсен Йакоби». Во время последующих сеансов она подробно рассказывала о своей жизни и работе на ферме.
Экспериментаторы решили усложнить опыт. Перед ней разместили различные предметы и спрашивали о них. Будучи Йенсеном, Лидия узнала модель судна XVII века, правильно назвала его по-шведски. Она легко опознала два вида деревянной посуды, которые использовались три века назад для измерения объемов зерна, стрелу, лук, маковые зерна. Все говорило о том, что Лидия легко чувствует себя в роли шведского фермера, общается на языке, который не изучала.
Третий случай. Бишем Чанд, который родился в 1921 году в семье Гхуламов в г. Барейлли в Индии, примерно в полтора года стал задавать вопросы о городке Фильбхит (недалеко от Барейлли). В семье Гхуламов никто не бывал в этом городке. Но ребенок упорно рассказывал о своей жизни в Фильбхите. Он говорил, что его звали Лакшми Нарайн, что он был сыном богатого землевладельца, подробно описывал дом, в котором жил.
Необычные рассказы Бишема привлекли внимание прокурора из Барейлли. Он их записал и решил проверить. Оказалось, что действительно обстоятельства жизни Нарайна совпадали с рассказами Бишема».
Предположим, что эти случаи абсолютно достоверны и после отмирания тела душа вселяется в новую оболочку. Но откуда берутся новые души, если учесть, что: а) количество людей на земле постоянно увеличивается; б) часть душ покидает круговорот, переходя в нирвану? Значит, даже буддист должен допустить постоянное возникновение какого-то количества новых, «свежеиспеченных» душ. Однако эти «новые» души почему-то никак не выделяются на фоне душ, продолжающих круговорот сансары. То есть количество информации, имеющейся у новорожденного тела, в том и другом случае одинаково. В будущем в «старой» душе могут сверкнуть осколки опыта предыдущего рождения, но в процессе начального развития она должна довольствоваться информацией, не связанной с прежним существованием. Следовательно, нужно допустить возможность того, что определенные духовные (психические) свойства человека фиксируются с помощью ДНК. Речь, разумеется, идет об индивидуальных особенностях личности, а не об общих свойствах человеческой психики.

Многих исследователей поражало, как легко адаптируются живые организмы к разным, порой полярным условиям существования. Сейчас известны опыты, говорящие о том, что в генах живых существ заложена не одна, а как минимум несколько программ развития. Выбор программы обусловлен внешней средой, в которой оказывается новорожденный организм. Для человека в понятие «среды» мы должны включить не только климат, но и культуру и психологию этноса. Захваченные турками христианские младенцы, воспитывавшиеся при дворе султана, становились свирепыми янычарами, ревностными мусульманами, ненавидящими имя Христа. Маугли — это не только персонаж сказки Киплинга. История знает немало примеров попадания детей в звериные стаи и фантастической адаптации к животным условиям существования. По российскому телевидению в 1991 году показали поразительный сюжет о человеке, который детство и отрочество провел вместе со стаей шакалов. Когда его нашли, то кое-как приучили к одежде и минимальной гигиене и посадили в психбольницу. Понадобилось много времени, чтобы заставить его принять человеческие «правила игры» хотя бы в минимальном объеме. Самое светлое воспоминание его жизни — стая. Ему не нужны ни теплый ватерклозет, ни Толстой с Шекспиром, ни молитва. Он и на ногах-то стоит не очень охотно — тянет на четвереньки. Где же тут место для души в традиционном для европейцев понимании? И что будет с душой этого человека, когда он умрет?
А ведь таких случаев немало. В начале 1980-х годов агентство Рейтер передало такое сообщение: «Около девяти лет назад в джунглях индийского штата Уттар-Прадеш в волчьем логове был найден ребенок. Так же как у Киплинга, современный Маугли ел только сырое мясо. Ходил на четвереньках. Люди, нашедшие его, дали ему приют и человеческое имя Раму, научили одеваться, есть горячую пищу. Однако говорить Маугли так и не научился. Недавно он умер. Жизнь среди людей оказалась ему не под силу».
Итальянка Анне Лудовико занимается специальными исследованиями феномена «Маугли». Изучив около 50 найденышей, которые часть жизни провели среди зверей (большую часть этих детей воспитали обезьяны, но отмечаются случаи нахождения детей среди волков, леопардов, медведей, газелей), она установила несколько закономерностей. Среди них важнейшие: а) все «Маугли» попали к зверям в очень раннем возрасте; б) возвращаясь к людям, «Маугли» так и не смогли научиться говорить; в) все «Маугли» плохо приспосабливались к жизни среди людей и в скором времени (максимум через несколько лет) умирали.
Подобные факты ставят под сомнения многие религиозные концепции происхождения человека и души. Возникают вопросы, на которые невозможно ответить, исходя из веры в Христа, Будду или Аллаха. Если душа, говоря словами Платона, изначальное знание (что утверждается и ведущими мировыми религиями), почему вернувшиеся дети (подростки) не смогли принять человеческий облик? Выходит, что душа — это житейский опыт?
Впрочем, атеистам тоже нет смысла торжествовать. Ибо если душа есть совокупность сведений, полученных из окружающей среды плюс генетическая информация, почему человек, побывавший в звериной шкуре, теряет способность к восприятию человеческой культуры? Почему ему не помогают годы, проведенные с людьми?
А может, во время жизни ребенка в звериной стае человеческая душа покидает его тело? Тогда на замену ей приходит душа животного (реинкарнация), или же тело, оставшись без души, существует «механически», как сомнамбула. Звучит странно, дико, но ведь и феномен «Маугли» не менее странен.
Что такое «энергия жизни»?
Может быть, в материи одновременно «текут» («пульсируют») два (!) потока энергии, один от минуса к плюсу (т.е. от небытия к бытию), другой от плюса к минусу (соответственно от жизни к смерти). Вот почему, несмотря на второй закон термодинамики, возможна жизнь. Сначала (при рождении клетки, организма) поток энергии со знаком «плюс» больше; в ходе развития клетки «отрицательный» и «положительный» потоки энергии уравновешиваются, затем поток со знаком «минус» начинает преобладать, и клетка погибает.
При определенных условиях, когда количество «положительной» энергии в каком-то объеме достигает определенного количества (плотности), происходит качественный скачок — материя «одухотворяется», «лишняя» энергия придает материи свойства самоосознания, рефлексии.
Акт творения — это колоссальный посыл «положительной» энергии на Землю, благодаря чему и произошел качественный скачок — возникновение биологической формы бытия.
Впрочем, возможно, насчет двух потоков энергии — это заблуждение. Скорее можно представить другую модель, где «вечным двигателем» жизни выступает поток энергии, создающийся за счет существования ее в разных состояниях (подобно тому как воздух из области высокого давления перетекает в область с разреженной атмосферой, «производя» тем самым энергию).
Главное противоречие Вселенной — между «чистой» и «связанной» энергией. Поясню.
Две силы действуют во Вселенной:
1. На распрямление Пространства-Времени (Вещества-Энергии).
2. На сжатие.
Все процессы, происходящие во Вселенной, — следствие постоянного (маятникового) перехода энергии в вещество (антиэнтропия) и наоборот (энтропия).
То есть мы имеем дело с вечной флуктуацией энергии-вещества! Согласно новейшим исследованиям, в минимальном «объеме» вакуума содержится невероятно большое количество «чистой» энергии — энергии, лишенной «оболочки».
Существует ли энергия в «чистом» виде — без физического воплощения (материального носителя)?
Возьмем простейший пример — как передается тепловая энергия? От огня — к кастрюле, от кастрюли — к воде. Ударами молекул. Но где исток? Почему химическая реакция порождает выделение энергии? Газ (или другое горючее вещество), сгорая, высвобождает какое-то количество энергии, но как эта энергия (теплота) переходит от разогретой молекулы газа к молекуле металла, из которого сделана кастрюля, а от молекулы кастрюли — к молекуле воды? За счет ударов (броуновское движение)? Да, за счет них. А удары происходят от того, что высвобождается часть энергии вещества (уменьшается энергетическая насыщенность сгораемого материала). То есть энергия проходит через вещество, не задерживаясь в нем, если это вещество опять же находится в другом веществе (поле). В данном случае речь идет о передаче энергии с помощью тепла при непосредственном соприкосновении вещества с веществом. Но есть и другие способы — с помощью электрического тока, с помощью лазерного луча, с помощью информационного потока (т.е. не непосредственно, а косвенным, редукционным путем).
Обладает ли энергией информация? Не является ли информация видом энергии?
Переход вещества в энергию (в глобальном, вселенском масштабе) есть энтропия, смерть.
Переход энергии в вещество, которое способно обмениваться с внешней средой энергией и накапливать ее в себе, есть антиэнтропия, жизнь.
Жизнь (органическая, по нашим понятиям) — это флуктуация вещества (точнее, один из видов флуктуации). От Хаоса к Порядку (Порядок понимается здесь как структурная симметрия Пространства-Времени, Вещества-Энергии).
Если начальное условие (исход) есть энтропия, то все равно пойдет развитие — в сторону Хаоса, а затем (в следующей, усложненной степени) опять в сторону Порядка. Вечный маятник. На каком по счету его колебании мы ныне существуем?
Самое поразительное, что Хаос есть высшее проявление Порядка (идеальная симметрия), а Порядок — высшее (уникальное) проявление Хаоса (стремление к максимальному разнообразию)! То есть перед нами схема флуктуации: жизнь — энтропия. Таким образом, энтропия не исходное условие, а процесс, выражающий отношения между Хаосом и Порядком.
Возможно, в применении к бытию Вселенной более точен образ не маятника, а пружины. Большой взрыв, хаотично разметав материю-энергию, как бы растянул гигантскую пружину, «вложив» энергию взрыва в это растяжение. И вот пружина сжимается, возвращая взятую взаймы энергию, и за счет энергии возникают все процессы во Вселенной, в том числе и жизнь.
Возможна ли вечная жизнь (физическая, но не обязательно органическая)? Например, жизнь думающей ЭВМ — самовосстанавливающейся? А ведь возможно (в будущем) построить ЭВМ без жесткой физической структуры — на основе той же самой флуктуации между энтропией и антиэнтропией. Ведь ни одно из этих состояний не может существовать без другого, а значит, всегда есть некая демаркационная линия, нейтральная полоса, где и возможно бессмертное существование. Но как попасть на эту полосу и, главное, как удержаться на ней под непрерывным обстрелом с двух сторон?

Пойдем дальше.
«Чистая» энергия обладает свойством концентрироваться, условно говоря, в некоем N-пространстве — континиум-пространстве (это совсем не то пространство, к которому привыкли мы, но используем данный термин за неимением лучшего).
При достижении определенной критической величины концентрации чистой энергии происходит качественный скачок — энергия превращается в вещество (материю), обладающее следующими свойствами:
1) «полевостью» в виде пространства (это вроде того, как горячая головешка создает вокруг себя поле горячего воздуха);
2) способностью аккумулировать в себе энергию.
То есть, пока энергия находилась в «чистом», невещественном виде, она была способна концентрироваться в неком N-пространстве (но не была способна накапливать себя самое в себе самой). А при переходе в состояние вещества энергия (которую теперь правильнее было бы называть вещергией или матэргией) получила возможность удерживать, накапливать в своих физических пределах дополнительную энергию (и соответственно отдавать ее — до известных пределов). Вещество — это особое (связанное, воплощенное) состояние энергии. При дальнейшей аккумуляции энергии в веществе, согласно диалектике, должен происходить следующий скачок: вещество «оживает» — появляется биологическая жизнь. Дальнейшим этапом по логике вещей будет скачок к сверхжизни. Произойти это должно потому, что вектор развития жизни на Земле (цивилизация) направлен в сторону накопления, концентрации энергии. Как только энерговооруженность цивилизации достигнет определенного количественного порога, возникнет сверхжизнь (возможно, на основе симбиоза биоструктур н машинного интеллекта).
Вопросы самому себе:
1. Энергетическое поле едино или есть много видов энергии? Или здесь — как в пространстве: при единой сущности есть разные измерения?
2. Какова конечная цель эволюции вещества (материи)? Ведь сверхжизнь (если быть последовательным в рассуждениях) тоже есть только этап, который, в свою очередь, будет сменен следующим. И так далее.
Большой взрыв. На самом деле не было никакого сверхсжатия вещества, ибо не существовало пространства (так как пространство — это функция вещества, без вещества нет и пространственного поля). А была «чистая» энергия, которая за счет какого-то противоречия в самой себе сконцентрировалась настолько, что образовала материю (вещество). А материя, став сущей, стала бытовать по своим, «материальным» законам, согласно которым она не могла быть статичной и столь плотной. То есть, обладая свойством создания поля-пространства, материя это поле-пространство мгновенно создала. Но, создав его, с ним же вступила в противоречие (несоответствие плотности и объема). И — «взорвалась» (тоже условный термин).
Вопросы:
Сверхжизнь — это стремление материи к сверхнакоплению в себе энергии или стремление к конечному высвобождению энергии из вещества (энтропии), то есть к обратному преобразованию?
Мифологизм сознания обозначил «чистую» энергию словом «Бог».
Что за противоречие родилось в «чистой» энергии (Боге), которое стало движущей силой (поводом) к созданию земного мира и человека?
Только радиоактивные элементы, то есть элементы самые «энергичные» (с наибольшей концентрацией энергии в конечном объеме вещества), способны активно влиять на мутации живых организмов, на овладение цивилизацией колоссальным количеством энергии — на движение жизни к сверхжизни.
(NB. К вопросу о методологии познания:
То, что правильно, адекватно, логично, — ложно.
Истинно только то, что противоречиво).
А что, если одновременно текут два потока (как две энергии) или два вида осуществления связи между явлениями в ходе эволюционного процесса: энергия — вещество — одухотворенное вещество (жизнь) — сверхжизнь?
Первый поток: от причины к следствию.
Второй поток: от следствия к причине.
Чудо — Бог есть проявление следственно-причинной связи явлений. Такая связь существует как бы параллельно нашему миру, лишь изредка «прорываясь» к нам, входя в соприкосновение с нами (Христос, например).
Кстати, и великое искусство оперирует не причинно-следственным, а следственно-причинным аппаратом (Бах). Искусство — это постижение на эмоционально-интуитивном уровне параллельного мира (чуда), непосредственное усмотрение истины, не доказуемой формально-логическим путем.
Форма и содержание. А есть ли нечто третье (по аналогу Троицы)? Либо все же мир двоичен? Тогда и Бог — тоже двоичен.
Борьба между энергией и материей.
Требуется нечто вроде Большого взрыва для этого (переход энергии в материю). А живые организмы (например, растения), может быть, тоже обладают способностью энергию света связывать (с углекислым газом) и превращать в вещество. Или свет — это уже вещество (предвещество)?
История человечества — это история накопления энергии и информации. Не есть ли информация качественно иная форма энергии? Может быть, отсюда — существование «того» света, загробного мира?
Души существуют в виде информации, конкретной по содержанию, но абстрактной (дискретной) по форме. Вне тела они бесплотны, нематериальны. А каковы материальные носители души, обитающей в теле? Существует ли для нее форма бытования в виде вещества? Очевидно, нет.
Грубая схема:
Растения получают энергию от «мертвой» материи, накапливают и — отдают животным. Дальнейшее продолжение энергетической цепочки: животное — человек.
Трава — корова (молоко, мясо) — человек. Или напрямую: трава — человек.
То есть человек — паразит. Он живет, убивая чужие жизни или в лучшем случае пользуясь плодами чужой жизнедеятельности. Он не способен усваивать неорганическую пищу, синтезировать из нее энергию (из металлов, углерода и т.д.). А вот растения — способны.
Но неужели эта пищевая цепочка замыкается на человеке? Сие противоречит всем законам бытия. Очевидно, мы тоже отдаем что-то накопленное нами, но — что и кому? Богу, ноосфере?
Суть в том, что каждый вид (род) жизни меняет характер энергопоглощения и энергоотдачи (энергообмена с внешней средой), то есть переходит на более высокий уровень.
Какой же уровень следующий после человека? Технический (ЭВМ)? Божественный? Информационный?
И что мы отдаем (в качестве энергии)? Ведь не плоть же! Нашу плоть кушают червячки — существа, стоящие ниже на иерархической лестнице бытия. Значит, тот, кто выше нас, получает от нас душу. Но душа — понятие, неизмеримое с точки зрения естествознания, необходим научный термин. В чем выразить душу «по-научному»? В информации!
Очевидно, производимая нами информация и есть наш конечный продукт в цепочке энергообмена.
Все накапливаемое нами знание (и научное, и мистическое, и даже наши эмоции) предназначено не только (и не столько) нашим потомкам, но чему-то более высокому в иерархии бытия.
Ремарка в сторону. По закону энтропии (плюс закон сохранения материи-энергии), сколько мы получили от мира, столько ему и отдали (в целом колебания сейчас в расчет не берем). Съели тысячу калорий — выделили во внешнюю среду тысячу калорий в виде обменных процессов. Но мы вернули миру физическую, материальную энергию, и в то же время создали некую новую энергию (может быть, неточный термин) — информационную. Например, высказанные здесь идеи, они ведь появились вроде бы ниоткуда, сверху, как проценты на капитал. То есть: я съел яблоко (100 граммов) и — покакав, пописав, попотев, — отдал природе эти 100 граммов. Поводив рукой с ручкой по бумаге, передвинув стул и т.д., я использовал энергию, выкачанную моим организмом из принятой пищи. Но ведь я (помимо механического энергообмена со средой) выпустил в мир нечто дополнительное — информацию!!!
И вот возвращение на круги своя — существует ли информация как объективная субстанция, независимая от субъекта, принимающего ее? (Старинный философский спор.) Иначе говоря, обладает ли информация объективными физическими характеристиками? По крайней мере, один параметр люди придумали — плотность.
Когда занимаешься размышлениями подобного рода, наталкиваешься на любопытный феномен: любое явление можно объяснить или ниспровергнуть с двух противоположных позиций. Но при условии, что эти позиции (точки зрения) не внутри одной теории, парадигмы, а находятся в сфере разных типов мышления. Скажем, естествознание и религия.
Свойство и стремление человека познавать мир можно объяснить и как приобретенное качество, возникшее в ходе эволюции живого вещества, и как данное свыше — бледное зарево Акта Творения, кость, брошенная Богом для пресмыкающихся у Его престола.
Если Бог принимает меня после моей смерти в некую общность, растворенность в Боге, ноосферу или тому подобное, пусть даже самую блаженную из блаженнейших, то зачем мне Бог? Я хочу сохранить свое «Я». Мне мои страдания дороже райского, но всеобщего блаженства. Лучше страдающее «Я», чем безличная радостная богорастворенность.
Откуда в нас это — то, что мы более всего дорожим личностным бессмертием? Ведь личность не может быть совершенно безгрешной и благодатной даже в виде духа, души. Обязательно проявится синдром белой обезьяны. А особенно остро переживает человек тоску по физическому бессмертию. Она проявляется даже у тех, кто фанатично верит в бессмертие души. Почему же существует в нас эта тоска, это яростное стремление не умирать? Ведь Бог дал нам надежду на жизнь после смерти, а природа, заботясь о некоей сверхцели человеческого существования, должна была примирить нас с неизбежностью физической гибели. Ан нет. Всех нас (и верующих и атеистов) завораживают запах травы, греющий кожу солнечный луч, шелест листвы, вкус икры и шампанского, упругость земли под ногою и т.д. — самые что ни на есть плотские ощущения. Даже эстетическое наслаждение от искусства связано с нашими сенсорными ощущениями. Мы внутренне протестуем против навязанной нашему телу роли кокона, в котором вызревает бабочка души.
Превентивная ностальгия души по родине (телу) привела к появлению в эсхатологии представления о физическом воскрешении умерших.
Понятие смерти жестко связано с понятием времени.
Время — это последовательность движения (перемещения) вещества-энергии, порядок (что за чем) распределения вещества-энергии в энтропии. Хотел написать «в процессе энтропии», но получилась бы тавтология: процесс — это и есть время. А может быть, и энтропию можно назвать временем (функцией времени или наоборот: время — функция энтропии), пока не будет доказано, что время может течь в обратном направлении — от энтропии к концентрации вещества и энергии (антиэнтропии). Понятию энтропии противоречит и понятие черной дыры. Быть может, если верна теория Большого взрыва и масса Вселенной такова, что она будет через какой-то период сжиматься, то не потечет ли тогда время в обратную сторону? Ведь энергия-вещество будет тогда двигаться не в сторону равномерного рассредоточения, а в сторону концентрации. И быть может, тогда возникнут совершенно непредставимые для нашего сознания формы жизни (вернее, антижизни). Единственное, в чем я уверен, — так это в том, что при этом крышки гробов не раскроются и прах не соберется по частицам в некогда живших людей. Формула Гераклита («В воды одной реки нельзя войти дважды»), очевидно, будет верна и в иной вселенной, с иным вектором времени.

Можно ли дать определение понятию «время», совершенно не прибегая к «временным» терминам? Или и здесь мы упремся в теорему Геделя о неполноте (ограниченности формального познания)?
Движение вещества-энергии можно реконструировать по следам взаимодействия отдельных частей вещества-энергии между собою, как по отдельным костям палеонтологи восстанавливают облик динозавра. Есть некие всеобщие законы (по крайней мере, на нашем отрезке бытия, в нашей системе пространственно-временных координат), которые позволяют это сделать.
О точности терминов в философии.
Два главных метода существуют в философии спокон века:
1) формально-логический,
2) эмоционально-интуитивный.
Вторая школа использует элементы формальной логики «внутри» основных посылок (Хайдеггер и другие) — это своего рода дрожжи философии.
Вопрос о точности представлений: зависит ли объективный мир от принципов человеческого восприятия (а наше восприятие ориентировано прежде всего на биологическую выживаемость человека)? Будет ли второй закон термодинамики вторым законом термодинамики вне человеческой цивилизации? Ответ напрашивается: нет. Почему? Потому что исчезает само понятие энтропии — ведь оно связано у нас с понятием жизни (и с понятием упорядоченности материи-энергии).
Очевидно, исчезнут даже понятия «да» и «нет», «вход» и «выход», «1» и «0».
Можем ли мы по кости реконструировать мамонта? По человеку — реконструировать замысел Божий?
Бессмыслица цивилизации очевидна — история дает миллиарды примеров. Да и любые социальные и прочие прогрессы ничего не меняют ни в духовной сущности человека, ни в биологической. Страдание остается страданием (если не разрушаются с помощью хирургии определенные участки мозга).
Тогда осмысленность есть только в личности (это подтверждают все ведущие мировые религии). Личность может трансформироваться (буддизм), но все равно будет отлична от общего, целого (хоть и сливаясь с ним в раю или нирване). Но задача цивилизации — обеспечить выживание этой самой личности, следовательно, здесь противоречие: цивилизация, подавляющая личность (поскольку задает ей, личности, стандартные рамки существования), одновременно обеспечивает личности жизнь.
Мир, живущий по любви, обречен на гибель — вот главное противоречие Христа.
Ибо любящий (нравственный) не допустит убиения не только человека, но и любого живого существа. А значит, любящий (истинный христианин) погибнет физически (от голода). И если все будут истинными христианами, то на этом род людской и кончится.
Мир построен или на иерархии (Древний Рим и далее), или на любви (Христос). Цивилизация может существовать, лишь опираясь на принуждение (экономическое, военное, полицейское, культурное и т.д.). Цивилизация не может быть построена на любви — для нее (цивилизации) это гибель, в этом случае становятся бессмысленными и цель и средства. Это гениально понял Великий Инквизитор у Достоевского.
Необходим переход от общества потребления к обществу воздержания. Нынешняя цивилизация (развитие человечества) движется стремлением человека к физическому (и отчасти душевному) комфорту. Мотивация всех поступков — удовольствие или боязнь боли, страх перед дискомфортом (смерть также рассматривается как особый дискомфорт, а не как переход в новое состояние). Социальная рефлексия иногда маскирует эти мотивации, и все же они — в основе всех действий любого человека. Тот, кто заложил в нас эти мотивации, поймал нас на крючок — заставляя нас развиваться. Желание комфорта или боязнь дискомфорта — как ни страшно — и есть главный движитель прогресса.
Звери тоже испытывают наслаждение и боль, однако они не построили цивилизации (не создали социальных структур), не занимаются накоплением и передачей информации.
Любая религия — это форма подготовки к смерти.
Мистический опыт народов столь разнится отнюдь не потому, что народы действительно столь разные и соотносятся друг с другом как земляне и инопланетяне. Замечу, что и христианство в разных странах — это совершенно разное христианство. Более того: протестантизм швейцарский совершенно иной, нежели английский, и католицизм чилийцев — совсем не то, что католицизм итальянцев. И т.д.
Я пытаюсь понять. Но зачем человеку понимание? Инструмент выживания, средство эволюции — или нечто большее? Если первое, то эволюция — это страшная агрессия, подавление живого живым (т.е. усовершенствование методов подавления). А понимание, постижение законов мира помогает нам искать все более эффективные способы подавления и использования для собственных нужд иных, отличных от нас видов живых существ. Мы и природу-то стали охранять (хотя не везде и не всегда) не ради нее самой, а для того, чтобы нам было удобнее, безопаснее. А если бы гибель всего живого на земле не угрожала нашему здоровью и нашей безопасности, мы бы и пальцем не пошевелили, разве что кучка энтузиастов-проповедников проводила бы какие-нибудь отчаянные акции.
Человечество толкует (трактует) добро как систему отношений, ведущих к созданию оптимальных условий человеческого существования. То есть идея добра, бескорыстная внешне, внутренне глубоко корыстна. Только корысть эта не личная, а видовая, родовая и т.д., — вплоть до человечества. Но все равно — корысть.
Потеря интереса к жизни опасна с биологической точки зрения. У особи, потерявшей активность, апатичной, ослаблен жизненный тонус, и она легко становится добычей болезни и прочих дурных обстоятельств. Ее шансы на выживание резко уменьшаются. Так что, если воля к жизни еще теплится в человеке, нужно себя взнуздывать, бить по щекам и вызывать собственный разум на дуэль — ежедневно. Иначе его ждет смерть заживо.

Жизнь после смерти, или прав ли доктор Моуди
Кто знает, может быть, жить — это значит умереть, а умереть — жить.
Эврипид
Помню, как на заре туманной юности меня потряс рассказ поэта Арсения Тарковского об его опыте внетелесного существования. Это случилось с Тарковским в январе 1944 года, после нескольких реампутаций ноги, когда он погибал во фронтовом госпитале от гангрены. Он лежал в маленькой, тесной палате с очень низким потолком. Лампочка, висевшая над кроватью, выключателя не имела, и приходилось вывинчивать ее рукой. Однажды, выкручивая лампочку, Тарковский почувствовал, что его душа (сознание) спиралеобразно выскользнула из тела — вывинтилась, подобно лампочке из патрона. Удивленный, он глянул вниз и увидел свое тело. Оно было совершенно недвижимо, как у человека, спящего мертвецким сном. Затем ему почему-то захотелось посмотреть, что делается в соседней палате. Он стал медленно «просачиваться» сквозь стену, но в какой-то момент почувствовал, что еще немного — и он уже никогда не сможет вернуться в свое тело. Это его испугало. Он снова завис над кроватью и каким-то странным усилием скользнул в тело, как в лодку.
Эту историю я припомнил, когда впервые прочитал книги западных исследователей, посвященные опыту людей, побывавших в состоянии клинической смерти.
Запад, последовательно отболевший в XX веке разными мировоззренческими модами, начиная от теософии и кончая дзен-буддизмом, в какой-то момент почувствовал потребность вернуться к классическому рационализму. При этом таинственные моменты бытия не отвергались, а объяснялись путем соединения трех компонентов: свидетельств чувственного опыта, рационалистического анализа (естествознание, помноженное на формальную логику), мистического (мифологического, религиозного) знания.
В 1970-х годах западного читателя захлестнула волна литературы, посвященной тому, на что прежде было наложено негласное табу. Особенно рьяно бросились писать о смерти медики. Пионером здесь стала доктор Элизабет Кюблер-Росс, автор книг «О смерти и умирании» (1969) и «Смерть не существует» (1977). Среди других серьезных работ выделю следующие: Дж. Мейерс «Голоса на краю вечности» (1973), Осис и Харальдсон «В час смерти» (1976), Бетти Мальц «Мои впечатления о вечности» (1977), Д.Р. Уиклер «Путешествие по ту сторону» (1977), М.Ровслинг «За дверью смерти» (1978), Тим Ле Хэй «Жизнь после жизни» (1980), И.Стивенсон «Двадцать случаев, заставляющих думать о перевоплощении» (1980), Серафим Роуз «Душа после смерти» (1982), Станислав и Кристина Гроф «Сияющие города и адские муки», Лайэлл Уотсон «Ошибка Ромео», Майкл Сабом «Призывы смерти» (1982), Кеннет Ринг «Трагедия ожидания», Петр Калиновский «Переход» (1991).
Но самое большое количество читательских взоров притянула книга Р.Моуди «Жизнь после жизни» (1976) и ее продолжение «Размышления о смерти после смерти» (1983).
В первой книге Моуди описал и проанализировал 150 случаев, когда люди, побывавшие в состоянии клинической смерти, хорошо помнили о том, что происходило с ними, имели опыт предсмертных видений, связанных с ощущением (или реальностью) внетелесного существования (обозначим его аббревиатурой ОВС). (Моуди, однако, вынужден оговориться, что его пациенты, пережившие опыт ОВС, описывали свои переживания словами, которые являются только аналогиями или метафорами. В силу иной природы «того света» эти ощущения невозможно передать адекватно.) Для процесса ОВС характерны следующие стадии: остановка всех физиологических функций организма (причем умирающий еще успевает услышать слова врача, который констатирует летальный исход); нарастающие неприятные шумы; умирающий выходит из тела и с большой скоростью несется по тоннелю, в конце которого виден свет, иногда — светоносное существо; перед умирающим проходит вся его жизнь; он встречает умерших родственников и друзей; в какой-то момент возникает ощущение границы, из-за которой уже невозможно вернуться в тело; умирающий «усилием воли» или иногда против воли возвращается в тело. Согласно исследованиям Моуди, существует 11 четко различимых стадий процесса умирания и возвращения с того света (американский кардиолог Сейб насчитывает 10 таких фаз).
По данным американского психолога Кеннета Ринга, изучившего 102 случая «возвращения с того света», 60 процентов «возвращенцев» испытали непередаваемое чувство покоя, 37 процентов парили над собственным телом, 26 процентов запомнили всевозможные панорамные видения, 23 процента входили в тоннель, колодец, погреб, шлюз или мешок, 16 процентов были очарованы удивительным светом, 8 процентов встречались с умершими родственниками. Встречаются у «возвращенцев» и описания ада — об этом свидетельствуют сообщения того же Р.Моуди, а также М.Сабома, Дж.Ритчи, Б.Мальц. Доктор Морис Ровслинг в книге «За дверью смерти» рассказывает о своем пациенте, «который во время остановки сердца попал в ад. В процессе оживления он несколько раз приходил в себя, но сердце снова останавливалось. Когда он был в нашем мире и обретал дар речи, он все еще видел ад, был в панике и просил врачей продолжать оживление. Эти процедуры болезненны, и обычно больные, возвращаясь к земной жизни, просят прекратить их. Спустя два дня у больного не осталось никаких воспоминаний о происходившем. Он все забыл, он никогда не был в аду и никакого ада не видел». Стоит также отметить тяжелый опыт ОВС у самоубийц, возвращенных к жизни. Их видения мрачны, безрадостны, порой просто ужасны.
По утверждению К.Ринга, показания «возвращенцев», различаясь в некоторых деталях, совпадают в главном, независимо от национальности, возраста, пола, места проживания и религиозной принадлежности исследуемых. Об этом же говорит и австралийский врач П.Калиновский, хотя отмечает, что «иногда люди видят то, что они ожидают увидеть. Христиане видят ангелов, Богоматерь, Иисуса Христа, патриархов. Индусы видят индусские храмы; неверующие видят фигуры в белом, юношей, иногда ничего не видят, но чувствуют «присутствие». Психологи видели в свете облик своего отца или понимали его как «коллективное сознание» и так далее».
По данным Э.Кюблер-Росс, только 10 процентов людей, находившихся на грани смерти или переживших клиническую смерть, могли ясно припомнить, что они переживали при этом. Другие исследователи называют более высокие цифры — от 15 до 35 процентов.
О случаях ОВС я уже упоминал в главе «Что такое смерть»; вот еще несколько подобных историй в передаче исследователей или рассказанных самими «возвращенцами».
«Врач британских ВВС потерпел аварию при взлете с маленького сельского аэродрома. Он был выброшен из кабины, упал на спину и лежал без всяких признаков жизни. Из ложбины, в которой он оказался после аварии, здания аэродрома не видно, но тем не менее доктор ясно видел все этапы спасательной операции. Он вспоминает, что глядел на аварию с высоты около двухсот футов и видел свое тело, лежащее поблизости. Глядя, как бригадир и уцелевший пилот бежали к его телу, он недоумевал, зачем им это нужно, желая, чтоб его оставили в покое. Он видел, как из ангара выехала машина «скорой помощи» и сразу же заглохла. Он видел, как водитель вылез, завел машину ручкой, вскочил в кабину, проехал немного и притормозил, чтобы захватить на заднее сиденье санитара. Он наблюдал, как «скорая» остановилась возле госпиталя, где санитар что-то забрал, а затем двинулась к месту катастрофы. Тогда еще не пришедший в сознание доктор почувствовал, что удаляется от аэродрома, пролетает над островом Корнуолд и с огромной скоростью несется над Атлантикой. Внезапно путешествие окончилось, и он, очнувшись, увидел, как санитар льет ему в глотку раствор нюхательной соли. Позднейшее расследование обстоятельств аварии показало полное соответствие всех деталей рассказа действительным событиям».
«Однажды у меня был сердечный приступ. Я вдруг обнаружила, что я нахожусь в черном вакууме, и я поняла, что я покинула свое физическое тело. Я знала, что умираю, и я подумала: «Боже, я бы жила не так, если бы знала, что случится сейчас. Пожалуйста, помогите мне». И немедленно я стала выходить из этой черноты и увидела что-то бледно-серое, н я продолжала двигаться, скользить в этом пространстве. Потом я увидела серый тоннель и направилась к нему. Мне показалось, что я двигаюсь к нему не так быстро, как мне хотелось бы, потому что я поняла, что, продвигаясь ближе, я смогу что-то увидеть сквозь него. За этим тоннелем я увидела людей. Они выглядели так же, как и на земле. Там я увидела нечто такое, что можно было бы принять за картины настроения.
Все было пронизано удивительным светом: живительным, золотисто-желтым, теплым и мягким, совсем непохожим на тот свет, который мы видим на земле. Когда я приблизилась, я почувствовала, что прохожу сквозь тоннель.
Это было удивительное, радостное ощущение. На человеческом языке просто нет слов, которыми можно было бы это описать. Только мое время перейти за этот туман, вероятно, еще не пришло. Прямо перед собой я увидела моего дядю Карла, который умер много лет назад. Он преграждал мне путь, говоря: «Иди назад, твое дело на земле еще не закончено. Сейчас возвращайся обратно». Я не хотела идти, но у меня не было выбора, поэтому я вернулась в свое тело.
Я вновь ощутила эту ужасную боль в груди и услышала, как мой маленький сын плакал и кричал: «Боже, верни мамочку!».
«Я видел, как они поднимали мое тело и вытаскивали его из-под рулевого управления, я чувствовал, что меня как будто тащат через какое-то ограниченное пространство, что-то вроде воронки. Там было темно и черно, и я быстро двигался через эту воронку обратно, к моему телу. Когда я был «влит» обратно, мне показалось, что это «вливание» началось с головы, будто я входил с головы. Я не чувствовал, что могу как-то рассуждать об этом, не было даже времени подумать. Перед этим я был в нескольких ярдах от моего тела, и все события вдруг приняли обратный ход. Я не успел даже сообразить, в чем дело, я был «вливаем» в мое тело».
«Я была взята в больницу в критическом состоянии. Они говорили, что я не выживу, пригласили моих родных, потому что я должна скоро умереть. Родные вошли и окружили мою кровать. В тот момент, когда врач решил, что я умерла, мои родные стали мне далекими, будто бы они стали удаляться от меня. Это в самом деле выглядело так, будто не я удаляюсь от них, а они начали удаляться все дальше и дальше от меня. Становилось все темнее, и, тем не менее, я видела их. Потом я потеряла сознание и не видела, что происходило в палате.
Я находилась в узком Y-образном тоннеле, похожем на изогнутую спинку вот этого стула. Этот тоннель по форме соответствовал моему телу. Мои руки и ноги, казалось, были сложены по швам. Я стала входить в этот тоннель, продвигаясь вперед. Там было темно настолько, насколько вообще бывает темно. Я двигалась через это вниз. Потом я посмотрела вперед и увидела прекрасную полированную дверь без всяких ручек. Из-под краев двери я видела очень яркий свет. Лучи его выходили таким образом, что было ясно, что все там, за дверью, очень счастливы. Лучи эти все время двигались и вращались. Казалось, что там, за дверью, все ужасно заняты. Я глядела на все это и говорила: «Господи, вот я. Если ты хочешь, возьми меня!» Но хозяин вернул меня обратно, и так быстро, что у меня захватило дух».
«Я слышал, как врачи сказали, что я умер. И тогда я почувствовал, как я начал падать или как бы плыть через какую-то черноту, некое замкнутое пространство. Словами это невозможно описать. Все было очень черным, и только вдалеке я мог видеть этот свет. Очень-очень яркий свет, но сначала небольшой. Он становился больше по мере того, как я приближался к нему. Я старался приблизиться к этому свету, потому что чувствовал, что это был Христос. Я стремился попасть туда. Это не было страшно. Было более или менее приятно. Как христианин, я тотчас связал этот свет с Христом, который сказал: «Я свет миру». Я сказал себе: «Если это так, если я должен умереть, я знаю, что ждет меня в конце, там, в этом свете».
«Я встал и пошел в другую комнату налить чего-нибудь выпить, и именно в этот момент, как мне потом сказали, у меня было прободение аппендицита, я почувствовал сильную слабость и упал. Потом все как будто сильно поплыло, и я почувствовал вибрацию моего существа, рвущегося из тела, и услышал прекрасную музыку. Я парил по комнате и затем через дверь перенесся на веранду. И там мне казалось, что вокруг меня стало собираться какое-то облачко, скорее розовый туман. И тогда я проплыл мимо через перегородку, как будто ее там и не было вовсе, по направлению к прозрачному ясному свету.
Он был прекрасен, такой блестящий, такой лучезарный, но он совсем не ослеплял меня. Это был неземной свет. По-настоящему я не видал никого в этом свете, и все же в нем была заключена особая индивидуальность... Это был свет абсолютного понимания и совершенной любви. Мысленно я услышал: «Любишь ли ты меня?» Это не было сказано в форме определенного вопроса, но думаю, что смысл можно выразить так: «Если ты действительно любишь меня, возвращайся и закончи в своей жизни то, что начал». И все это время я чувствовал себя окруженным всепоглощающей любовью и состраданием».
Феномена посмертных видений у людей, находившихся в состоянии клинической смерти, не отрицает никто. Вопрос в трактовке природы этих видений. Президент Французской танатологической ассоциации Луи-Венсен Тома считает, что не правы как фанатичные мистики, пытающиеся использовать феномен ОВС для пропаганды своих идей, так и те, кто упрощенно сводит феномен к галлюцинациям.
Большинство пациентов, опрошенных Моуди — люди верующие, как правило, христиане. Их экзистенциальный опыт как будто свидетельствует о безусловном существовании Бога и о том, что наша душа бессмертна. Доктор Карлис Озис, собравший данные о 3800 больных, находившихся на грани смерти, отмечает, что верующие имеют видения чаще, чем неверующие. При этом в христианский опыт «возвращенцев» вплетаются явные элементы буддизма.
Впрочем, Моуди, как добросовестный исследователь, рассматривает и другие объяснения ОВС, разделяя их на три типа: сверхъестественные, естественные (научные) и психологические. О сверхъестественном я уже сказал. В качестве научных Моуди предлагает фармакологические, физиологические и неврологические объяснения.

Рассмотрим их по порядку.
Известен богатый опыт видений у тех, кто употребляет ЛСД, крэк, марихуану и другие сильнодействующие наркотики. В результате исследований психоактивных свойств ряда психоделиков (наркотических веществ типа ЛСД-25) выяснилось, что они могут вызывать у нормального человека глубокие мистические и религиозные состояния. Американские исследователи Станислав и Кристина Гроф в этой связи предлагают версию о том, что психоделики, оказывая усиливающее и катализирующее влияние на человеческое сознание, индуцируют похожие состояния у случайно взятых людей, тем самым доказывая наличие в подсознании любого человека матрицы подобного мистического опыта, опыта ОВС. То есть не исключено, что посмертные видения записаны в нашем подсознании, как песня на магнитофонной ленте. Когда срабатывает «включатель», песня начинает звучать.
Наркотик кетамин (циклогексон), используемый как внутривенное анестезирующее средство, способен вызывать такие же ощущения, как у тех, кто «выходил из тела» во время клинической смерти. Однако, по мнению Моуди, все же существует большая разница между этими двумя видами опыта. Ну а главное — в большинстве описываемых случаев никаких наркотиков не применялось, люди получали смертный опыт, прежде чем были применены какие-либо лекарства. Да и сами лекарства, если и применялись, по составу были весьма разнородны. Однако имеется предположение современной фармакологии о том, что смертный опыт можно получить с помощью воздействия психоактивных лекарств на нервную систему. То есть умирание трактуется как опыт перехода в иную реальность, достижимый также другими путями — употреблением наркотиков, медитацией, «просветлением сознания» и т.п.
С точки зрения физиологии ОВС объясняется так: в состоянии клинической смерти прекращается снабжение мозга кислородом, и наблюдаемые явления суть последнее компенсаторное (защитное) видение умирающего мозга. Моуди считает, что основная ошибка этого представления заключается в том, что видения при смертном опыте имеют место большей частью до физиологических повреждений мозга. А если «выход из тела» происходит при получении жестоких травм, то он практически не отличается от подобного «выхода» в случаях, когда никаких травм не было.
Неврологическое объяснение сводится к аналогии между смертными видениями и ощущениями при некоторых неврологических заболеваниях. Так, аутоскопические галлюцинации позволяют наблюдать самого себя со стороны, как и при посмертном ОВС. Но если при аутоскопических видениях «двойник», второе «я» наблюдателя, является живым и подвижным, то во время смертных видений умирающий видит свое тело абсолютно неподвижным.
Наконец, объяснение психологическое Моуди разделяет на две части, заранее отбрасывая версию о том, что все рассказы об ОВС либо сознательная ложь, либо бессознательное приукрашивание. Возможно ли, что смертные видения связаны с последней изоляцией, полным отсутствием контакта с другими людьми? Известны опыты Д.Лилли и других ученых, пытавшихся создать максимально изолированную среду для человека, «погасить» все сенсорные ощущения, чтобы освободить мозг (сознание) для «чистого» восприятия бытия. Во время эксперимента испытуемого помещают в ванну, наполненную теплой (36,6 градусов) водой, плотно закрывают глаза и уши, фиксируют руки и другие части тела, чтобы исключить возможность движения. Естественно, испытуемый находится и в полной звуковой изоляции. Данные экспериментов говорят о значительном сходстве ОВС и опыта максимальной изоляции. Возможно, изоляция и смерть — два пути для вхождения в одну «потустороннюю» реку, хотя в первом случае возвращение на берег гарантировано. Другой вариант психологического объяснения заключается в трактовке ОВС как желаемого сновидения, фантазии или галлюцинации, «возникновение которых обусловлено различными факторами, в одном случае действием наркотиков, в других — церебральной анестезией, в третьих — изоляцией и т.п. Иными словами, в этом случае предсмертный опыт рассматривается как иллюзия». И против такой трактовки Моуди находит возражения, главные из которых: во-первых, схожесть ОВС у разных людей, во-вторых, совпадение ощущений умиравших с древними эзотерическими описаниями загробного мира (с учетом того, что никто из обследуемых не читал эти описания), в-третьих, отсутствие у обследуемых какой-либо патологии в области психики. (Известно, однако, что ощущения больных шизофренией в периоды обострения или в хронических психотических состояниях весьма схожи с эсхатологическими представлениями и с опытом ОВС.)
Другие психологи имеют свои варианты разгадки феномена ОВС, опровергнуть которые будет труднее. Моуди и сам упоминает о некоторых из них: «В моих лекциях и рассказах о предсмертных событиях мне было предложено множество типов объяснений. Люди, для которых было свойственно фармакологическое или неврологическое мышление, рассматривают свою собственную систему взглядов как источник для объяснения того, что интуитивно представляется очевидным, даже в тех случаях, когда факты противоречат предлагаемым объяснениям. Те, кто является сторонником теории Фрейда, склонны видеть в светящемся существе проекцию отца данного субъекта, в то время как последователи Юнга видят в нем архетипы коллективного бессознательного, и так до бесконечности».
Лайэлл Уотсон проводит аналогию между ОВС и опытом появления на свет ребенка. «Возможно, что мы впервые знакомимся со смертью в момент рождения. Мало кому из людей доводится еще раз пережить такое опасное и страшное путешествие, какое он проделал, выходя из десятисантиметровых родовых путей. Мы никогда, наверное, в точности не узнаем, что происходит в это время в сознании ребенка, но, вероятно, его ощущения напоминают разные стадии умирания». Не являются ли в таком случае предсмертные видения трансформированным переживанием родовой травмы, естественно, с наложением накопленного житейского и мистического опыта?
Есть и еще одна трактовка ОВС — как следствия реакций организма на экстремальную ситуацию. Психологи в процессе адаптации к экстремальным ситуациям выделяют следующие стадии, характеризующиеся сменой эмоциональных состояний и появлением необычных психических феноменов: подготовительный, стартового психического напряжения, острых психических реакций входа, психической переадаптации, завершающего психического напряжения, острых психических реакций выхода и реадаптации.
Французский журналист Жан-Поль Мари рассказывает о психологе Патрике Дьюаврине, который, прочитав книгу Моуди, тотчас же провел детальный опрос 33 пациентов своей больницы, переживших остановку сердца, крупные травмы или паралич дыхательных органов. Доктору Дьюаврину благодаря профессиональному умению «разговорить» и выслушать человека удалось выявить троих, прошедших через феномен ОВС, никогда и никому прежде не открывавшихся. Первый вывод, сделанный Дьюаврином: феномен, бесспорно, существует. Вывод второй: эти люди более нормальны, чем другие. У них гораздо меньше проявляются психопатологические явления, которые бывали в прошлом, они употребляют меньше лекарств, алкоголя. Их принцип: никаких наркотиков. «Очевидно, что психологическая уравновешенность этих лиц выше среднего уровня», — говорит психиатр.
Первым из этих троих был офицер, перенесший кому второй степени — результат тяжелой формы менингита. Он рассказывает о погружении в теплый обволакивающий свет. Второй, профессор Академии изящных искусств, пораженный кровоизлиянием в мозг, наблюдал, как от него «отлетел в бесконечность его дух в виде светящегося шара, постепенно сливаясь с огромным пятном белого света квадратной формы». Этот профессор, судя по всему, агностик, считает смерть венцом мироздания. Третий, перенесший односторонний паралич, выходил из своего тела и видел свое парализованное лицо... Психиатр продолжил исследования и сделал новое открытие: оказывается, люди могут испытывать симптомы ОВС во время отдыха, в полусне или при простой стоматологической анестезии, то есть не встречаясь со смертью. Он замечает также, что бывают — хотя и реже — случаи негативного протекания ОВС, когда человек испытывает кошмарные видения н путешествие «туда» становится для него мучением. Да, лик смерти не всегда приятен.
В своем анализе психиатр проследил уже знакомую нам схему: вход в темный тоннель, в конце которого яркий свет. Еще закономерность — если пациент ощущает полет к центру Земли, то в конце пути его ждут вода, жара, чувство легкости и красоты. Общим правилом является последующее возвращение к свету. Перечитайте «Смерть Ивана Ильича» Льва Толстого — потрясающее описание феномена ОВС!
(Вот как Л.Н. Толстой повествует об агонии Ивана Ильича: «Вдруг какая-то сила толкнула его в грудь, в бок, еще сильнее сдавило ему дыхание, он провалился в дыру, и там, в конце дыры засветилось что-то. С ним сделалось то, что бывало с ним в вагоне железной дороги, когда думаешь, что едешь вперед, а едешь назад, и вдруг узнаешь настоящее направление». И чуть далее: «В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить». Наконец, самый финал: «И вдруг ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило, что вдруг все выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. Жалко их (родных. — А.Л.), надо сделать, чтоб им не больно было. Избавить их и самому избавиться от их страданий. «Как хорошо и как просто», — подумал он. «А боль? — спросил он себя. — Ее куда? Ну-ка, где ты, боль?»
Он стал прислушиваться.
«Да, вот она. Ну что ж, пускай боль».
«А смерть? Где она?»
Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было.
Вместо смерти был свет.
— Так вот что! — вдруг вслух проговорил он. — Какая радость!
Для него все это произошло в одно мгновение, и значение этого мгновения уже не изменялось. Для присутствующих же агония его продолжалась еще два часа. В груди его клокотало что-то; изможденное тело еще вздрагивало. Потом реже и реже стали клокотанье и хрипенье.
— Кончено! — сказал кто-то над ним.
Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, — сказал он себе. — Ее нет больше».
Невероятно большое число совпадений этого рассказа и современных описаний ОВС наводит на мысль о том, что Толстому самому довелось пережить подобное состояние или же слышать рассказы людей, вернувшихся с «того света» (например, во время военной кампании в Севастополе).)
Когда субъект перед лицом неотвратимой смерти видит, как перед ним пробегает его жизнь, то это своего рода обманный маневр, позволяющий ему еще раз быстренько пролистать книгу, которую у него сейчас отнимут. Явление умерших родителей может быть галлюцинационной реализацией желания увидеть тех, кого нам так не хватает. Есть еще одна заманчивая гипотеза: тоннель напоминает путь младенца в процессе родов, выход к свету — рождение. Если следовать этой логике, смерть — в то же время и новое рождение.
Наш психиатр, весьма дотошный исследователь, безусловно, читал и перечитывал «Республику» Платона, где рассказывается о том, как павший воин воскрес на двенадцатый день, чтобы рассказать о своем путешествии в мир иной. Он наверняка знаком и с «Бардо Тодол» (великая тибетская «Книга мертвых»), и с трудами Эбена Моше, считавшего, что «свет изначально есть прямая связь между субъектом и средой, его породившей, — подобно тому, как плод, находящийся в утробе матери, живет за счет того, что питается ее материнской субстанцией. При рождении эта форма жизни прекращается».
В уже упоминавшейся статье «Уйти, чтобы вернуться» Павел Гуревич задается вопросом: «Действительно ученые натолкнулись на факт посмертного существования или им открылись всего лишь тайны агонизирующего сознания, демонстрирующего странные фантомы? Когда в обсуждение проблемы включились психологи, философы, религиоведы, историки культуры, стало ясно, что речь идет не о биологическом или психологическом казусе, а о стойком и весьма распространенном феномене. В записанных исповедях (людей, испытавших ОВС — А.Л.) сообщалось о странной раздвоенности сознания. Покойный, наблюдая сразу две грани бытия, не мог вступить в контакт с живыми. Возвратившиеся к жизни называли такие тончайшие детали происходившего вокруг в момент их «смерти», которые невозможно выдумать и которые действительно имели место. Оставаясь свидетелями событий в подлунном мире, люди эти уже соприкасались с миром иным.
К началу 90-х годов накоплен огромный уникальный материал. Речь идет не о частных случаях или исключительных ситуациях. Достоверность посмертных видений, связанных с земным существованием, не оставляет сомнений.
Проведенные исследования радикально меняют устоявшиеся представления о смерти. Ее признаки оказались изменчивы, а верительные грамоты сомнительны. Когда же, в самом деле, она наступает? При угасании клинически определенных проявлений жизни? После распада мозга? Или о роковом мгновении свидетельствует отделение души от тела? Принципиально новые концепции жизни и смерти дают ответы на вопросы...
Согласно некоторым версиям человек имеет три тела: первое — плотное внешнее физическое; второе — латентно-эфирная субстанция; третье — духовная сущность. Все три вполне реальны, но имеют различную природу. После смерти человек освобождается от своей физической оболочки, но продолжает жить в эфирном теле, постепенно переселяясь в астральный, то есть запредельный мир».
В подтверждение этих идей П.Гуревич ссылается на утверждение Л.Уотсона в книге «Ошибка Ромео» (Ромео принял живую, но бездыханную Джульетту за мертвую), что рассказы о том, как над постелью умирающего поднимается похожее на призрак облако, можно считать достоверными. Услышанные из разных источников, они сходны во многих деталях. Туман поднимается над головой умершего, часто по спирали, затем же, приняв форму тела, повисает горизонтально, в двух футах от соматической системы (физического тела) и, наконец, рассеивается. Ясновидящие также упоминают о «спиралях энергии», покидающих тело умершего. В одном из сообщений утверждается, что эти спирали можно наблюдать в течение трех дней после клинической смерти.
Уотсон считает, что вторая система (эфирная оболочка) так же ограничена во времени, как и первая. Она ненадолго остается рядом с соматическом системой и после клинической, и после абсолютной смерти, но постепенно исчезает, и тогда материя теряет жизнь... Возможно, вторая система сохраняется без изменений, но автор полагает, что понемногу она ослабевает и теряет присущую ей организацию.

Американский биолог предполагает существование и других систем, в которых жизнь продолжается после исчезновения физического и эфирного тела. Однако он склоняется к мысли, что «энергетический двойник», «флюидный дубликат», «астральное тело» (различные названия «второго тела») должны пройти тот же путь, что и обыкновенная плоть. Иначе говоря, известные современной науке другие энергетические телесные системы тоже не вечны».
У христиан рассказы об астральном теле, переселении душ и аналогичных явлениях вызывают крайнее раздражение. Иеромонах Серафим Роуз, выражая точку зрения православного богословия, в книге «Душа после смерти» говорит о том, что теории перевоплощения душ, идеи спиритизма и тому подобное являются «бесовщиной», проявлениями коварства дьявола. Случаи, когда человек припоминает обстоятельства прежней жизни, а также общение с духами на спиритических сеансах, по мнению С.Роуза, имеют одну цель — «смутить людей блестящей демонстрацией якобы сверхъестественного знания и тем самым обмануть их в отношении истинной природы загробной жизни и оставить их духовно неготовыми к ней».
Здесь с Роузом можно поспорить. Ведь случаи припоминания прежней жизни большей частью происходят не в христианской среде, а там, где господствуют индуизм или буддизм. То есть получается, что дьявол тратит силы на совращение с пути истинного тех... кого и совращать не надо — они и так не верят в Христа, являясь с точки зрения христианства язычниками. Получается полная бессмыслица.
«Даже оккультисты, — пишет далее Роуз, — в общем благожелательно настроенные к идее перевоплощения, соглашаются, что «доказательства» перевоплощения можно трактовать по-разному. Один американский популяризатор оккультных идей полагает, что «большинство зарегистрированных случаев, свидетельствующих о перевоплощении, вполне могли бы быть случаями одержимости». Согласно этим оккультистам, «одержимость» имеет место, когда «мертвый» овладевает живым телом, личность и самая индивидуальность последнего представляются изменившимися, создавая тем впечатление, что на него действуют какие-то стороны «предыдущей жизни».
Разделяя христианский и спиритический опыт загробного существования, Роуз говорит о том, что спириты общаются не с действительным Небом, а с воздушной частью нашего мира, «астральной плоскостью» падших духов. Сообщения оккультистов получают широкую известность, поскольку, угождая современному скепсису и рационализму, служат подтверждением нехристианского взгляда на жизнь после смерти. «У исследователей «посмертного» опыта, — констатирует Роуз, имея в виду и наблюдения естествоиспытателей, — снова и снова можно видеть более или менее очевидную связь с оккультными идеями и практикой. Мы можем здесь определить понятие «оккультный» (буквально означает: то, что спрятано) как относящееся к любому запрещенному Божиим откровением общению людей с невидимыми духами и силами (см. Левит. 19:31; 20:6 и т.д.). Этого общения могут искать сами люди (как на спиритических сеансах) или же они могут провоцироваться падшими духами (когда они спонтанно являются к людям). Противоположностью «оккультному» является термин «духовный» (или «религиозный»), который относится к разрешенным Богом контактам с Богом и его ангелами и святыми».
Суммируя идеи «оккультизма», сопряженные с другими еретическими для христианина учениями о жизни после смерти, Роуз выделяет пять постулатов, которые исповедуют заблудившиеся в лабиринте эклектической мистики:
1) смерти бояться не следует; 2) не будет ни суда, ни ада; 3) смерть не есть единственный и окончательный опыт, как описывает ее христианское учение, а скорее всего лишь безболезненный переход к «более высокому состоянию сознания»; 4) цель земной жизни и жизни после смерти — это не вечное спасение своей души, а неограниченный процесс «роста» в «любви», и «понимании», и «самореализации»; 5) «посмертные» и «внетелесные» опыты сами по себе являются подготовкой к жизни после смерти...
Отрицая оккультное учение о загробной жизни, Роуз вынужден, однако, признать, что оно начинается с классической христианской истины: смерть тела не есть конец человеческой жизни, а лишь начало нового состояния человеческой личности. Претензии же его в том, что «видения», полученные людьми в состоянии медитации, клинической смерти, во время спиритических сеансов, не соответствуют потусторонней реальности. «Те, кто описывает сейчас свои «посмертные» опыты, показывают, что они так же доверяют своему опыту, как и любой сбитый с толку человек в прошлом; во всей современной литературе по этому вопросу имеется чрезвычайно мало случаев, когда серьезно задаются вопросом, не могла ли хотя бы часть пережитого быть от дьявола». (Стоит отметить, что христиане зачастую отрицательно воспринимают даже такие результаты исследования ОВС, которые подтверждают библейские картины загробной жизни. Так, в книге Р.Моуди приведено мнение одного пастора: «Мы не способны доказать ни одной вещи жизненной важности. Высшие проявления жизни должны питаться верой, и если бы мы оказались способны доказать, что жизнь действительно существует за порогом могилы, у людей исчезла бы необходимость иметь веру ради нее самой. Жизнь — это тайна. Жизнь после жизни — тоже тайна».)
Но и христианский взгляд на смерть многим современным ученым и теологам представляется узким, устаревшим, догматичным, не способным понять категории смерти, сознания и личности с учетом новых знаний о мироздании и чувственного опыта новых поколений.
Современный русский философ Владимир Налимов, создатель так называемой вероятностно ориентированной философии, посвятил смерти одну из глав книги «Спонтанность сознания». Он считает, что сейчас уже невозможно принять ответ на вопрос о смысле смерти, предлагаемый нам христианской религией, в силу его крайнего примитивизма.
К проблеме смерти Налимов идет через проблему смысл-сознание-материя. Он рассматривает ее, своеобразно интерпретируя идеи дзен-буддизма, эзотерического христианства, античной философии (Платон) и различных философских течений XX века (включая идеи Вернадского о ноосфере). Суть предлагаемой Налимовым модели нашего бытия в том, что личностное сознание (Эго) есть некий текст — носитель смыслов, «текст особый, удивительно гибкий, подвижный, динамичный, способный к изменениям».
Взаимодействуя с миром, сознание управляет своей текстовой природой, создает новые тексты, активно общается с метасемантическим космосом в режиме то монолога, то диалога. Повторяя вслед за экзистенциалистами идею о том, что «я» — Эго, являясь в обычных условиях носителем устоявшихся смысловых оценок, в экстремальной ситуации (в том числе и в минуты смертельной опасности) раскрывает свою сокровенную сторону и получает возможность резкого изменения личности (то, что Л.Н. Гумилев называет пассионарным толчком). Налимов предлагает для этого качества (перерождения личности) термин Метаэго.
Другой важный момент философии Налимова — выделение шести уровней сознания в вероятностно ориентированной модели личности: 1) уровень мышления (Аристотелева логика); 2) уровень предмышления (Бейесова логика); 3) подвалы сознания (созерцание образов); 4) телесность человека, поддерживающая сознание; 5) метауровень (космическое сознание); 6) подвалы космического сознания (коллективное бессознательное).
Со смертью связь, которая существует между Эго и «тем неведомым началом, которое мы готовы называть Вселенским Сознанием, прерывается, поскольку исчезает Эго — проводник этой связи». Поскольку Эго является одновременно и целью и средством, при завершении некоего процесса, независимо от его результата, личность погибает. Говоря образно, налимовское Эго можно сравнить с бикфордовым шнуром: взорвется бомба или нет, неизвестно (это зависит от наличия в ней заряда), а шнуру суждено сгореть в ожидании взрыва.
Подводя итоги, Налимов пишет, что бессмысленно говорить о бессмертии личности. «Бессмысленно хотя бы уже потому, что личность принадлежит тому миру, где все смертно. Разумнее говорить о другом — о том, что личность соприкасается с бессмертным. Соприкасается через спонтанность».
Определяя понятие спонтанности как реальности другого мира, смежного с нашим, Налимов наделяет спонтанность следующими характеристиками:
«Не подчиняется причинно-следственным связям.
Не локализована в физическом пространстве — в нем она только проявляет себя.
Не персонализирована — персонализируется только ее проявление.
Не ограничена временными рамками, она отождествляется с забеганием вперед, что порождает завихрение времени.
Принадлежа другому миру, не может умирать в нашем мире».
Таким образом, по Налимову, цельного личностного бессмертия не существует. Личность (в том виде, в котором мы ее понимаем и ощущаем) после смерти погибает, поскольку Эго по природе своей эфемерно. (Правда, Налимов заостряет внимание на вопросе существования довольно протяженных состояний между жизнью и смертью, приводя в качестве аналогии состояния высшего религиозного экстаза).
Однако значительная часть мыслителей XX века не считает, что Эго, «я», личность ждет распад или переход в абсолютно «размытое» состояние после гибели тела. Одну из наиболее интересных теорий предложил Тейяр де Шарден, своеобразно развивший учение Вернадского о ноосфере.
В.И. Вернадский, читавший в начале 1920-х годов лекции в Сорбонне, высказал там идеи о перестройке биосферы в интересах свободно мыслящего человечества как единого целого. Движение биосферы направлено в сторону качественно нового состояния человечества. Французский математик и философ-бергсонианец Е. Ле Руа и палеонтолог и теолог П. Тейяр де Шарден предложили для обозначения этого состояния термин «ноосфера». Но Тейяр де Шарден пошел дальше Вернадского. Он предположил, что геологическое эволюционное изменение биосферы не замыкается лишь на изменении лика планеты, материальных условий существования людей. Для него важнее было понять направление эволюции самого человека. Направление это, по Тейяру де Шардену, — «метасинтез», возрастание сознания, слияние отдельных личностей в единодушном созидании Духа Земли (коллективного разума, ноосферы).
«В настоящее время, — пишет Тейяр де Шарден в «Феномене человека», — вся совокупность мыслящих сил и единиц вовлечена во всеобщее объединение посредством совместных действий внешней и внутренней сторон Земли, все части человечества проникают друг в друга и сплачиваются на наших глазах в единый блок вопреки тенденции этих частей к разъединению и соразмерно ей; все это совершенно естественно, если уметь видеть в этом высшую точку организации космического процесса, неизменно со времени тех далеких эпох, когда наша планета была молодой.
Сначала углеродистые молекулы с их тысячами симметрично группированных атомов. Затем клетка, где в минимальном объеме тысячи молекул образуют как бы систему винтиков. Затем многоклеточные, где клетка — всего лишь бесконечно малый элемент.
Еще дальше многоклеточные, как бы соединяясь островками, делают многообразные попытки вступить в симбиоз и подняться к более высокому биологическому состоянию.
Теперь уже мыслящий покров, как зародыш планетарных размеров, на всем своем протяжении развертывает и перекрещивает свои волокна не для того, чтобы их смешать и нейтрализовать, а чтобы их усилить в живом единстве одной ткани.
Положительно я не вижу другого цельного и, стало быть, научного способа сгруппировать и истолковать эту огромную массу фактов, как представить ее в виде гигантской психобиологической операции — своего рода мегасинтеза, «суперкомбинации», которой ныне индивидуально и коллективно подчинены все мыслящие элементы Земли».
Допустим, что Тейяр де Шарден прав. Но что является материальным выражением ноосферы? Каким образом осуществляется метасинтез сознания? Из чего состоят «волокна» мыслящего покрова Земли? На эти вопросы, возможно, отвечает теория московского профессора Бориса Исакова. Он предположил, что сверхлегкие микрочастицы с массой от 10-40 до 10-30 грамма (электроны, позитроны, мюоны, таоны, нейтрино и другие, объединенные названием лептоны) являются носителями человеческих мыслей и чувств, информации о предметах и явлениях материального мира. Мировой лептонный газ (МЛГ) пронизывает все тела во Вселенной, он находится не только в космосе или в воздухе, но и в любых материальных телах, — разумеется, и в человеческом организме тоже. МЛГ представляет из себя своеобразное информационно-энергетическое поле, содержащее сведения обо всем, что было, есть и будет во Вселенной.
С помощью своей гипотезы Б.Исаков готов объяснить многие явления, которые до сих пор считались таинственными, — в том числе и явления, связанные с феноменом смерти и ОВС. Вот фрагменты одного из его выступлений.
«Из уравнений Шредингера для излучающей точки следует, что вокруг нее существуют квантовые оболочки — концентрические сферы различного диаметра, состоящие из лептонов. Но на поверхности кожи есть несколько сот биологически активных точек — их излучения создают суммарные квантовые оболочки человеческого тела. По форме они напоминают скафандры, расположенные один внутри другого по принципу матрешки. Собственно тело — это не весь человек, а только его видимое ядро, вокруг которого расположены его информационно-энергетические «двойники». Когда два человека находятся рядом, их квантовые оболочки пересекаются — они могут служить каналами, по которым идет интуитивный обмен информацией. По-видимому, этим объясняется способность некоторых людей понимать мысли и чувства друг друга...
Можно предположить, что самые дальние — замыкающие квантовые оболочки у всех людей общие, они образуют единое лептонное поле человечества. Поэтому ощущение единства со всеми людьми, которое испытывают йоги, не художественный образ, а физическое явление. По-видимому, они могут подключаться к лептонному полю человечества и считывать с него информацию. Индусы называют это всезнанием.
Бабушка Ванга (знаменитая болгарская слепая прорицательница. — А.Л.) читает мысли и диагностирует, потому что «видит» квантовые оболочки людей. В Индии сказали бы, что у нее открыт «третий глаз», который различает ауру.
Аура — не символ. Она имеет физический смысл. По уравнениям Шредингера можно рассчитать даже ее размеры. Например, у головы первая квантовая оболочка в два раза больше своего «ядра». По сравнению с другими оболочками она наиболее энергонасыщенная и при определенных условиях может становиться видимой...
Из этих же уравнений следует, что квантовые оболочки существуют вокруг любого тела живой или неживой природы. Поэтому ясновидящий способен получать объемную информацию обо всех предметах и явлениях окружающего мира.
Лептоны имеют огромную проникающую способность, в земных условиях для них не существует преград. Этим, наверное, объясняется умение ясновидящих пронзать мысленным взором стены, леса, горы...
Но механизм дальновидения не такой, как при интуитивном общении близких людей. Ключом к разгадке этого явления может послужить известная идея Циолковского о разумных существах из разреженной материи. В свое время она вызвала бурную дискуссию. А современные последователи ученого считают экспериментально доказанной способность некоторых людей усилием воли выделять из себя лептонного информационно-энергетического «двойника». Они могут также видеть «двойников», созданных другими людьми. Кстати, уже создана аппаратура, которая фотографирует эти материальные подобия привидений... (Это замечательно согласуется с опытом внетелесных состояний, который имели не только умирающие, но и люди, употреблявшие наркотические средства, погружавшиеся в медитацию или подвергавшиеся смертельной опасности. Нечто похожее говорит и Л. Уотсон: «На настоящий момент... у биологов нет никаких оснований отрицать существование альтернативного тела. Рассказы о том, как над постелью умирающего поднимается напоминающее призрак облако, ни у кого не вызовут удивления, однако эти сообщения удивительно сходятся во многих деталях. Туман всегда поднимается над головой умершего, часто по спирали, затем же, приняв форму тела, он повисает горизонтально в двух футах от соматической системы и, наконец, рассеивается. Профессиональные ясновидцы также упоминают о «спиралях энергии», покидающей тело умершего».)

...Опираясь на знания своих предшественников, Платон и Аристотель утверждали, что мысли и чувства — «эйдосы» — материальны. Они в буквальном смысле слова витают в воздухе — надо только уметь их улавливать.
Лептонно-электромагнитная гипотеза предлагает научное объяснение этому феномену. Излучение идей и эмоций может быть связано с низкоэнергетическими реакциями «холодного бета-распада» типа Ферми, происходящими в нервных клетках...
Философы Эллады утверждали, что «эйдосы» влияют на неодушевленные предметы. Древним была бы очень близка мысль Маркса, сказанная, правда, по другому поводу: когда идея овладевает массами, она превращается в материальную силу. По ЛЭМ-гипотезе, единомышленники создают своими мыслями и чувствами мощный коллективный «эйдос» из микролептонов, который начинает влиять на каждого из них.
Предположение о лептонных «эйдосах» по-новому ставит вопрос о соотношении материального и идеального на основе глубокого синтеза научных знаний.
С этих позиций можно дать диалектико-материалистическое толкование сущности бога. Огромные толпы верующих излучают однотипные мысли и чувства, из которых формируется лептонный «эйдос» божества. Человек может воспринимать этот фетиш как реального бога — тогда он порабощает личность. Вот почему древние говорили: не сотвори себе кумира. ЛЭМ-гипотеза согласуется и с известным тезисом Фейербаха: не бог создал человека, а человек сотворил бога по своему образу и подобию.
Становится понятным, почему священнослужители всех эпох требовали принесения жертв. Посвящая их богу, верующие подпитывали этот фетиш энергией мыслей и чувств. В результате жрецы получали возможность манипулировать сознанием и поведением людей, пользуясь сотворенным ими коллективным «эйдосом» божества. Фетиш из лептонов будет жить до тех пор, пока в него верят как во всевышнего — читают молитвы, проливают слезы, курят фимиам... Но появляются новые кумиры, а старые умирают от информационно-энергетического голода. Так, давно уже почили в бозе жители Олимпа.
А что, если человеку поклоняются, как богу, — будет ли жить его «эйдос», когда тело умрет? Это коренной вопрос древнегреческой философии. Эллины считали, что личностный «эйдос» живет до тех пор, пока об умершем помнят живущие. Вот почему они искали славы — в науке, искусстве, сражении: они хотели обеспечить физическое бессмертие своего «эйдоса». (По-русски это можно было бы назвать синдромом Бобчинского-Добчинского. — А.Л.). В отличие от почивших богов-фетишей реальные герои «Илиады» и «Одиссеи» живы и поныне — на информационно-энергетическом уровне. Но в этом смысле живы и великие злодеи — Герострат, Гитлер и Сталин...
Опыты Охатрина и Сочеванова показали: при разрушении «ядра» (т.е. физического тела. — А.Л.) начинают рассасываться квантовые оболочки. Если они не получают информационно-энергетической подпитки, то период их полураспада будет равен примерно девяти дням, а полного распада — сорока суткам. Это относится и к живым существам, и к неодушевленным предметам. (Очевидно, это время, когда тело умершего еще нельзя считать мертвым с точки зрения биологии, так как в нем продолжаются биохимические процессы — идет обмен веществ, выделяется тепло и т.д.)
Названные сроки совпадают со временем поминок по усопшим. По-видимому, сенситивы древности могли наблюдать квантовые оболочки умерших людей и видеть критические моменты, когда им нужна подпитка мыслями и чувствами родственников и друзей. На это время и назначались поминки.
Согласно индуистской философии души людей, по которым не справляются поминки, воплощаются в новые тела, чтобы снова изведать страдания жизни. По ЛЭМ-гипотезе такая реинкарнация (переселение душ — А.Л.) вполне возможна: личностные «эйдосы» умерших переходят к младенцам. Собственно, об этом и повествуется в тибетской «Книге мертвых».
Если гипотеза подтвердится, то верующие и ученые смогут терпимее относиться к убеждениям друг друга и со временем даже объединить свои усилия в борьбе за выживание человечества.
Теоретической основой для их союза может стать ЛЭМ-гипотеза. Из нее следует, что наука и религия — это два правомерных и равноправных способа познания истины. Служащие философскими фундаментами материализм и идеализм отражают различные уровни единой реальности. Так, субъективный идеализм — солипсизм — описывает лептонную материю личностных «эйдосов». А ноосфера Вернадского — не что иное, как материальная совокупность мыслей и чувств всего человечества, его квантовая оболочка».
Предположим, гипотеза Б.Исакова верна. Но легче ли нам от этого? Неизбежно возникают новые вопросы. В персонифицированном ли виде существует душа после смерти тела (при условии, что она бессмертна)? Вот проблема проблем! Мало радости в утере индивидуального, в растворении в неком обезличенном информационно-энергетическом поле. То, что такое поле существует, — весьма вероятно. Вопрос в том, сохраняется ли определенная автономность, самоценность нашего «Я», сохраняется ли матрица личности, помещенная в общее поле? Если сохраняется, может ли эта матрица развиваться, находясь в общем поле, или она остается неизменно в том виде, в каком попала в это поле? Может ли «заматрицированная» личность влиять на свою последующую судьбу? И, наконец, самый больной вопрос: если вдруг в результате ядерной войны, природного катаклизма, столкновения Земли с огромным метеоритом или чего-нибудь подобного погибнет все человечество, — сохранится ли ноосфера без подпитки от живых людей? Останется ли Бог вне нас — или все же наша гибель означает гибель всего сущего?

Возможно ли физическое бессмертие человека
Человек рождается, чтобы износить четыре детских пальто и от шести до семи взрослых. 10 костюмов — вот и весь человек.

К.Чуковский. Дневник
Я бессмертен, пока я не умер...
А.Тарковский
Гилберту Честертону принадлежат строки о хрупкости нашего бытия, исполненные вдохновенного поэтического звучания: «Я чувствовал и чувствую, что жизнь ярка, как бриллиант, но хрупка, как оконное стекло, и когда небеса сравнивали с кристаллом, я вздрагивал — как бы Бог не разбил мир вдребезги.
Но помните, бьющееся не обречено на гибель. Ударьте по стеклу — оно не проживет и секунды, берегите его — оно проживет века».
Мечты о жизни вечной (в физическом смысле) томят людей испокон века. (Согласно преданию, царь Соломон был столь мудр, что отказался принять эликсир бессмертия, не желая жить дольше, чем близкие ему люди.)
Изобретением эликсира бессмертия занимались ученые древности и алхимики средневековья, медики и знахари, короли и простолюдины. Иногда попытки достичь бессмертия или хотя бы омолодиться приводили к обратному результату. Китайский император Сюаньцзун (VIII век) умер, приняв эликсир бессмертия. В Древнем Китае считалось, что даосские монахи владеют тайной подобного снадобья (очевидно, эта вера родилась из-за того, что Чжан Даолин (34-156), основатель философии дао, в 60 лет с помощью изготовленного им эликсира сумел омолодиться и прожить до 122 лет).
В эпоху Возрождения известны случаи смерти стариков, переливавших себе кровь юношей. В книге А.Горбовского и Ю.Семенова «Закрытые страницы истории» приводится ряд забавных старинных рецептов по изготовлению эликсира бессмертия, начиная с совета истолочь жабу, прожившую 10 тысяч лет, и кончая такой рекомендацией из древнеперсидского манускрипта: «Надо взять человека, рыжего и веснушчатого, и кормить его плодами до 30 лет, затем опустить его в каменный сосуд с медом и другими составами, заключить этот сосуд в обручи и герметически закупорить. Через 120 лет его тело обратится в мумию». Содержимое сосуда следовало принимать по определенным правилам, что гарантировало как минимум продление жизни.
Впрочем, старинные хроники дают пищу не только для иронии. Есть свидетельства (хотя и разной степени достоверности) о достижении древними успешных результатов в продлении жизни. Античная легенда гласит, что греческому жрецу и поэту Эпимениду удалось продлить свою жизнь до 300 лет. Плиний Старший пишет о неком иллирийце, сумевшем прожить до 500 лет. Согласно летописям епископ Аллен де Лисле, будучи глубоким стариком, принял в 1218 году таинственное снадобье и продлил свою жизнь на 60 лет. Утверждают, что 254 года коптил небо китаец Ли Цуньюн (1680-1933), переживший за это время 23 жены. Двадцать четвертая стала его вдовой. В нашей стране долгое время пропагандировали рекорд Ширали Муслимова из села Барвазу (Азербайджан, Ленкоранский район), который якобы прожил 168 лет — с 1805-го по 1973-й.
Современные примеры долгой жизни не столь впечатляющи, но все же настраивают на оптимистический лад, ибо говорят о том, что наша оценка видовой продолжительности жизни человека, возможно, не точна и что мы умираем так рано не из-за генов, а из-за неблагоприятного воздействия внешней среды, собственной неосторожности и тому подобных факторов.
Впрочем, современные исследования генетиков все-таки делают эту надежду призрачной. Так, продолжительность жизни лабораторных животных одного вида (но разных линий), содержащихся в абсолютно одинаковых условиях, может различаться чуть ли не в 2 раза, что говорит о генетической детерминированности срока их бытия. В качестве другого доказательства генетики приводят факт относительно небольшого различия продолжительности жизни у однояйцевых близнецов, даже если судьба дарует им несхожие условия существования.
По мнению большинства геронтологов, сейчас предел продолжительности человеческой жизни составляет 120 лет, а Книга рекордов Гиннесса утверждает, что нет ни одного достоверного случая празднования 121-го дня рождения. Сведения о продолжительности жизни некоторых прославленных долгожителей прошлых веков, по мнению специалистов, объясняются тем, что за одного человека принимали отца и сына либо родственников, носивших одно и то же имя или титул. Самую долгую документально подтвержденную жизнь в 120 лет 137 дней прожил японец Сигечийо Идзуми. Он скончался от воспаления легких 21 февраля 1986 года.
Неплохими темпами растет число долгожителей в высокоразвитых странах. Например, в США лишь за четыре года (с 1974 по 1978) число людей, достигших столетнего возраста, увеличилось с 8317 до 11992. На 1 июля 1989 года в США проживала уже 61 тысяча перешагнувших столетний рубеж. Геронтологи предсказывают, что из ныне живущих американцев каждый двадцатитысячный доживет до 100 лет, а до 95 доживет один из 2500. С 1900 года средняя продолжительность жизни в США увеличилась на 26 лет.
Издавна славятся своими долгожителями горные селенья в разных странах. Бьют рекорды продолжительности жизни люди, живущие в центральных районах Шри-Ланки, в районах Анд, на Кавказе. В 1979 году в Абхазии проживал 241 человек в возрасте свыше 90 лет — 2,58 процента от всего населения. Но самая высокая концентрация долгожителей (людей, которым свыше 100 лет) в небольшой горной деревушке Бама на юге Китая. Здесь, в районе Гуанси, на 220 тысяч человек приходится 58 долгожителей. Весьма высок процент и 80- и 90-летних людей. Заняты они крестьянским трудом и в свои годы чувствуют себя весьма бодро. Так, крестьянке Ло Масэн в 1990 году исполнилось 130 лет, но она собирается, по ее словам, прожить до 200. Ланнь Бопин моложе ее на 19 лет. Последние 61 год своей жизни он активно курит и дважды в день выпивает по стакану крепкого рисового вина (это к вопросу о диете). Именно это вино некоторые считают эликсиром долголетия. Изготовляется оно на местном заводе в количестве 300 тысяч бутылок в год и предназначено лишь для местных жителей. Состав настоя вина весьма сложен, ибо в него входят около сорока различных трав и растений, высушенные змеи и ящерицы, и — зажмурьте глаза! — высушенные собачьи и оленьи половые органы (пенисы). Впрочем, в селенье Бама есть долгожители, ни разу в жизни не пробовавшие этого напитка.
Проблемой долголетия (и в перспективе — бессмертия) занимаются сейчас целые институты. Но в отечественной прессе периодически мелькают сообщения и об энтузиастах-одиночках, пытающихся как можно дольше продлить жизнь человека. Биолог Сурен Аракелян убежден, например, что омолаживание организма на сегодняшний день вполне достижимая задача и уже сейчас можно планировать преодоление 120-летнего рубежа для большинства людей. В будущем же достаточно правдоподобной Аракеляну представляется цифра 300-500 лет. На чем же строит он свои выводы? На теории физиологически полезного голодания (ФПГ). Свои эксперименты он начал со старых японских кур, назначив им семидневное ФПГ с одновременным введением антистрессового препарата. Старые, отжившие свой век куры преобразились: у них выросли новые перья, исчез гребень, голос стал почти цыплячьим, резко повысилась двигательная активность. Затем Аракелян перенес эксперименты на коров и свиней. Итог — продолжительность жизни при месячном отдыхе коровы раз в году с применением ФПГ возрастает в 3 раза!
Механизм этого феномена, как считает ученый, таков: при физиологически полезном голодании организм «как бы становится на капитальный ремонт. Из клеток выходит натрий, а на его место из межклеточного пространства попадает калий. Всего-то навсего замена одного химического элемента на другой, причем похожий. Но натриевые соли — вспомните процесс засолки — способствуют консервации органических веществ. При обычном питании в клетках как бы консервируются все продукты жизнедеятельности. В том числе и шлаки — главная причина старения... Вывести шлаки — воспрепятствовать старению. Вот почему регулярное ФПГ — разумная профилактика «живой машины».
На себе Аракелян пробует свой метод с 1965 года (он родился в 1926 г.). В 1983 году, давая интервью газете «Труд», ученый сказал, что болел раньше хроническим гастритом и язвой желудка, теперь же не только излечился, но не болеет даже легкой простудой. Аракелян голодает первого, второго и третьего числа каждого месяца, одну неделю — раз в три месяца, две недели — раз в полгода и месяц — раз в году. При этом он пьет только воду с добавлением антистрессового препарата плюс некоторые очистительные физиологические процедуры. Для повседневного питания ученый рекомендует двухразовый (в день) прием пищи, состоящий из 50 граммов изюма или двух сырых морковок, или одного апельсина, яблока, или 100 граммов свежей капусты, или 50 граммов гороха, фасоли, чечевицы, или 100 граммов сырых пшеничных зерен, гречневой (перловой) крупы. В свои годы Аракелян чувствует себя превосходно, легко играет пудовой гирей.
Аналогичные исследования проводили сотрудники Института физиологии украинской Академии наук. С помощью особого режима питания они «омолодили» двухгодовалых крыс до состояния, характерного для трехмесячного возраста. Английский биолог Клив Маккей добился удлинения жизни мышей в 1,5 раза с помощью двух голодных дней в неделю, а сокращение рациона питания на треть позволило увеличить их жизнь в 2 раза. Особый режим питания и использование определенных витаминов предлагает для продления жизни и лауреат Нобелевской премии Лайнус Полинг.
В 1988 году журнал «Юность» опубликовал статью о препарате, изобретенном геронтологами Т.Л. Наджаряном и В.Б. Мамаевым. Их цель — добиться, чтобы процессы старения возникали в организме не в 35-50, а в 60-80 лет. «В отличие от традиционной геронтологии, — говорит Т.Л. Наджарян, — рассматривающей старение как непрерывный процесс, протекающий монотонно в течение всей человеческой жизни, школа академика Н.М. Эммануэля, к которой мы принадлежим, придерживается иной концепции. Изучая строение полимеров, ученые вывели у них признаки старения, в чем-то очень схожие с теми, которые протекают в живых организмах. Возьмем обычную поливиниловую пленку. Наступает срок, и она мутнеет, теряет свою гибкость, на ней образуются различные трещины. Для нее это и есть черты старости. У человека, на наш взгляд, аналогичными признаками являются болезни. Изучив огромный клинический материал, мы приходим к выводу, что частота заболеваний, например, системы кровообращения у людей примерно соответствует уровню их смертности. И ведущие болезни, в первую очередь сердечно-сосудистые, онкологические, как раз и являются болезнями старения. То есть старость реализуется через заболевания. Отправной точкой, из которой мы исходим, является то, что люди умирают не от старости, а от болезней: от инфаркта миокарда, инсульта и рака. И именно болезни в совокупности составляют патологию старения».
Лаборатория количественной геронтологии Центральной клинической больницы АН СССР, которой руководит Т.Л. Наджарян, разработала систему тестов, с помощью которой компьютер может определить и измерить в организме патологию старения. Благодаря этому ученые могут прогнозировать наступление различных стадий заболевания и даже вычислять, сколько лет осталось жить человеку. Но срок жизни, по мнению Наджаряна, можно продлить с помощью антиоксидантов — «веществ, препятствующих вредным окислительным процессам в организме... А из них особое внимание специалистов привлек дибунол... Способ его производства достаточно прост и дешев. Он долго хранится. И вдруг медики стали замечать, что дибунол положительно влияет, в частности, на систему кровообращения у человека. Повышает эластичность сосудов. Устойчивость миокарда к стрессовым нагрузкам. Является антиканцерогеном, обладает противоопухолевым действием. Антиоксиданты, и в частности дибунол, начали успешно применять при лечении инфаркта миокарда, рака мочевого пузыря, язвы желудка, различных ожогов и даже парадонтоза. Все это, вместе взятое, укрепляет веру в то, что антиоксиданты могут служить высокоэффективными геропротекторами — веществами, замедляющими старение. Это предположение полностью подтвердилось в опытах на животных».