Сначала было слово

В марте 1920 года Владимир Иванович Вернадский (академик Петербургской АН с 1912 г.) записывал: «Умер я между 82-85 годами, почти до конца или до конца работая над «Размышлениями». .. Так закончилась моя жизнь». Вернадский умер в 1945 году. Ему было 83 года.

В Гражданскую войну он, заболев тифом, находился между жизнью и смертью. Выздоравливая, рассказывал: «Это не был вещий сон, так как я не спал, не терял осознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далёкого от происходящего. Я не уверен, что всё это плод моей фантазии, не имеющий реального основания. И что в этом переживании нет чего-нибудь вещего, вроде таких вещих снов, о которых нам несомненно говорят исторические документы. Вероятно, есть подъёмы человеческого духа, которые достигают того, что необычно в обыденной повседневности. Нельзя отрицать и возможности определённой судьбы для человеческой личности».
Японский поэт Сайге (1118-1190), автор пятистиший-танка, провидел, что уйдёт из жизни весной: «Под звёздами вишнёвых цветов». Сайгё не стало весной. Другим японским поэтом сказано: «Ни один поэт не прошёл под своими звёздами безнаказанно». Поэт Валентин Симонов (1933-2001) предполагал, что уйдёт из жизни «когда остывший лист осины летит в тиши на след лосиный». Так это и случилось. И поэт Дмитрий Шаховской (1902-1989) предсказал свою дату смерти – 20 мая 1985 года, усоп в соответствии с ней. Николай Рубцов (1936-1971): «Я умру в крещенские морозы». В Крещение и умер.

Предсказывал А. И. Куприн (1870-1938), правда, устами своей героини: «Жизнь будет очень долгая у тебя, коли не помрёшь на шестьдесят восьмом...» Куприн умер в 1938 году (своей смертью), немного не дожив до шестидесятивосьмилетия.
Валентин Пикуль написал завещание, которое заканчивалось: «Писал Пикуль Валентин Саввич, русский; родился 13 июля 1928 года, умер 13 июля...» Написано это было в 1959 году, а ушёл он из жизни в 1990-м.
«События ещё не родились, но в недрах настоящего таятся». Это Шекспир. Из трагедии. А вот – из комедии. Марк Твен увидел сон: брат Генри возлежит весь в белых цветах, но один из них красный. Вскоре Генри умер и возлежал в белых цветах. «Но не хватает красного», – усмехнулся Твен. И как его герой (янки при дворе короля Артура), как бы неизбежно зная грядущее в этом мире, предстоящее, уверился, что должен быть и красный цветок. Казалось бы, вопреки рассудку, – вошла женщина и положила красный цветок. «Когда накатывает дух прорицания, – записал он про себя, – автор берёт рассудок и кладёт, чтобы не испортился, куда-нибудь в прохладное место».

Есть во всём этом некое подобие круговорота времени, когда, словно бы забежав в предстоящее, близкое или далёкое, возвращаются «осведомлёнными». О нелинейности времени знал ещё философ Прокл: «Течение времени соединяет конец с началом». А Гете заметил: «Теперь же, чем больше знают, тем очевиднее такая реальность: всё идёт по кругу». Перед такой реальностью как бы отступает интеллект... Можно ли в это поверить? Многие могут поверить, отстранив рассудок... Куда сложней поверить – сохранив его.
Возможно, нет ничего занимательнее, чем борьба интеллекта с превосходящей его реальностью. Так, Яков Брюс утверждал в описаниях предстоящего (словно бы из опыта наблюдений будущего), что возраст человека тридцати семи лет – самый опасный. В «Брюсовом календаре», кстати, в записи, соответствующей дню рождения Достоевского, указывается, что родится «человек, лутчий меж братиями, хотя одержимый игрою». Но вернёмся к возрасту тридцати семи лет. Пушкин (1799-1837). Маяковский (1893-1930). Художники Венсент Ван Гог (1853-90), Рафаэль (1483-1520). К слову, не постарев, заканчивали земной путь и натурщики, обречённые картинами принадлежать будущему. Умирали вдруг натурщики Гойи, Рембрандта, Рубенса... Застрелилась одна «модель» Пикассо, застрелили другую. Испытывали чувство обречённости Мусоргский и хирург Пирогов, и оба умерли через день после завершения их портретов. Репин едва закончил портрет Столыпина перед его отъездом в Киев...

Такое чувство бывает не часто: мне остаётся какой-нибудь час тут», – сказал бард Виктор Шнейдер (1971 – 2001), надевая лыжи, и врезался в дерево.
Переводчик Василий Курочкин (1831-1875) считался «вторым Беранже». На смертном ложе он, казалось, был озабочен – не аукнется ли ему карой безбожие. «Вот я в вечность ухожу... Сказа л бы – в рай... Да не скажу». И Перси Шелли (1792-1822), поэт, тоже был озабочен: «Беснуются молнии... Грома удары – предчувствие кары?» Погиб он в грозу. А наш поэт Геннадий Капранов (1938-1985) словно бы знал: «Молния, стерва, нежданно блеснёт...» В него ударила молния.
Владимир Палей (1896-1918), родственник Николая II, прорицал: «Знаю, что после восемнадцатого года уже не смогу писать». И он закончил свой земной путь в 1918 году вместе с другими родственниками Николая II – в Апапаевской шахте.
Томмазо Кампанелла (1568-1639) отгадал, что уйдёт из жизни во время солнечного затмения 1 июня 1639 года. А как собрался умирать Андрей Белый (1880-1934)? «Умру от солнечной стрелы!» Скончался от солнечного удара.
Гленн Миллер (1904-1944). Друзья помогали ему привязывать чемоданы в его личном маленьком самолёте, а он говорил, что вряд ли ещё напишет что-нибудь. «Вижу одновременно себя в разных местах. Ну! Лечу в другое место». Это было 15 декабря 1944 года. Больше его не видели.
Предсказывал и Велимир Хлебников (1885-1922): «Быть мне в разных местах в то же самое время». Скончался он (тридцати семи лет) в деревне. На деревенском погосте и покоился его прах до 1960 года. Уже не знали место – где именно. И есть сомнения – кто перезахоронен?

К.Г. Паустовский рассказывал, как Пастернак помогал Марине Цветаевой перевязывать чемоданы при отправке в эвакуацию, принёс верёвку и похвалил её крепость, пошутил, что «выдержит – хоть вешайся». На ней Цветаева и повесилась.
У Есенина слово «смерть» упоминается более четырёхсот раз... А в последний год он иногда звонил «алкающим» (как выразился Маяковский – для рифмы с «лакающим») и приглашал – изменённым голосом – на свои похороны, «помянуть несчастливую жизнь». Ещё до его кончины Ахматова написала по Есенину реквием (был прочитан в феврале 1925 года в зале капеллы).
Нынешняя наука даже считает, что есть хромосома, которая отвечает за человеческую судьбу (хромосома 22) – расшифрованная в проекте «Геном человека». И не следует ли допустить, что судьба каждого имеет как бы некий «чертёжик», не безучастия коего и выстраивается всё «здание». Возможно, что поэте большой творческой силой и моделирует «несчастливую» жизнь, – когда по Тарковскому «любая строчка точит нож в стихах его». И те, у которых эта сила слабее, как раз – «счастливее». Могло ли провидение устоять перед Н. Гумилёвым (1886-1921), настоятельно призывавшим: «Пусть смерть приходит. Я зову-любую»?
А жанр автоэпитафий! Жизнь знаменитого чешского поэта Иржи Вольмера (1900-1924) вполне соответствовала тому, как он, казалось бы, пошутил эпитафией: «...Я умер в двадцать четыре года». И кто из знаменитых, пошутив эпитафией или её подобием, прожил долго? «...Я вполне готов в могилу лечь», – написал в своей автоэпитафии Пауль Флеминг (1609-1640) и через день умер.

Правда, долго жил Гете, несмотря на «Страдания юного Вертера» и на то, что ещё молодым начертал в охотничьем домике: «...Не пылит дорога, не дрожат листы, подожди немного, отдохнёшь и ты...» (Перевод М. Лермонтова.) Может быть, жил бы и ещё дольше, если бы, оказавшись опять в этом домике, полностью не уверился в начертанном на стене?
Василий Татищев (1686-1750) перед самой смертью распорядился вырыть могилу – знал день, когда он закончит свой земной путь.
И. С. Тургенев (1818-1883) даже написал стихотворение «После смерти». Впрочем, пояснил в дневнике: «.. .Пишу эти стихи за несколько дней до кончины».
Хотя бы раз в жизни каждый переживал мистический опыт: что-то является нам (даже при рациональном понимании мира), представая знамением, которое всё же не следует декларировать. А. Ахматова: «... Не предсказывайте свою смерть – сбывается!»