Вражда мастеров магии. ( из книги Н. Степановой)

«Матушка наша наставительница, прошу Вашей милости и Вашего суда. Как когда-то Ваша высоко­чтимая и мудрая бабушка Евдокия разбирала споры мастеров, так и я ради Христа прошу, стоя на коле­нях у иконы святой Евдокии, рассудить наш спор прилюдно. Меня знают истинные мастера, и я очень хочу узнать их мнение.

Рассказываю Вам как на исповеди все, как было, а уж Вы рассудите и мастера, которые читают Ваши, столь необходимые нам книги. Пусть они либо осу­дят меня, либо помолятся, чтобы я вышла победи­телем в нашем споре.

Пишу, а слезы так и льются, и рука дрожит от обиды и страха, что вы осудите меня и не поддержите.

Мне известно, что по чину своему Вы разбираете конфликты, которые случаются между мастерами, и по Вашему слову любая война прекращается, в ка­ком бы она ни была состоянии.

Но одно дело, когда мастера воюют, отстаивая интересы своего подопечного (один портит, другой лечит, и перекидка идет годами), а мой случай нео­бычный и, можно сказать, из ряда вон выходящий. Воюю я со своим супругом, который так же, как и я, мастер. Я сама происхожу из рода Овражных (если решите печатать мое письмо, так и укажите, я хочу, чтобы было все, как положено). Мои родичи были знахарями, от них я в первый раз и услышала про Ваш род Степановых. Муж мой Кирилл из рода Сташко, хороших и известных мастеров. Познако­мились мы с ним много лет назад. Пришел он ко мне в первый раз за корнями, которые ему нужны были для человека, которого он в то время лечил. Я всегда делилась со знахарями, так как заготовляла очень много трав и корней. Не ленива была, и мне нрави­лось искать травы по лесам и полянам.

Я не удивилась тогда, что Он пришел. Вы ведь сами знаете, что все мы слухом пользуемся. Засидел­ся он тогда в разговорах допоздна, и я оставила его ночевать. Утром, когда ко мне стали приходить люди, он попросил разрешения посмотреть, как я прини­маю, ну как бы опыт перенять. То, что он сильный мастер, я сразу поняла — дельные советы давал. Двум-трем посетителям сам сказал, что и где у них болит, и даже имена их назвал. У меня не было мысли, что он покрасоваться решил. Было видно, что он очень любит нашу работу, аж руки зудели, так ему хотелось участвовать в приеме. Мне он глянулся. Когда народ разошелся, стали мы чай пить, и он сказал, что вот бы ему жену такую, как я. Вот была бы пара — оба хорошие знахари, могли бы людям помогать, да и легче вдвоем. В общем, мы с ним сошлись и стали жить. Все бы хорошо: и старателен, и технику мне соорудил, чтобы я корни и травы через мясорубку не крутила, ведь руки от этого в мозолях кровавых, вот только нрав у него оказался очень тяжелый. Все чтоб было только по его. Например, стала я подумывать родить, он мне и говорит в тот же вечер:

— Я знаю, ты задумала забеременеть, но ведь ты хочешь девочку, а я хочу сына. Так вот я буду заговор читать, чтоб не девка народилась, а парень.

Для Вас, для уважаемых мастеров, не секрет, что наши тайные знания разрешают не только проблему бесплодия, но и проблему пола. Я стала уговаривать мужа уступить мне в моей сокровенной мечте и сказала, что я всегда мечтала о дочке, умнице, по­мощнице, которой я и науку свою смогла бы пере­дать. Ведь в нашем роду только женская кровь прини­мает избрание. Как он это услышал, заорал, затопал, сказал, что в его роду только мужская кровь передает ремесло знахаря.

Решила я его перехитрить. Дала ему сонной травы, он три дня проспал, а мне как раз столько и нужно было, чтобы выпросить через матерь плодородия семя женское, а потом уже его заклинания о мужском семени будут пустыми. Ну да правила-то Вы, матушка, знаете. Муж, конечно, свое шептал. Только когда я уже забеременела, поздно было кол­довать, дело то мною было сделано.

Наступил день родин. Как узнал он, что я дочурку родила, не поверил. Стал пытать, что да как. Я, понят­но, молчу, говорю: мол, у тебя что-то не получилось. Может, слово какое в заклинании пропустил или день перепутал. Но он хитрый, не поверил, пошел ночью на кладбище и у своих мертвых спросил. Утром пришел белее снега, злее злого кобеля цепного. Говорит:

— Так вот почему я три дня отсыпался! Не потому, что силы на больного отдал, как ты говорила, а потому, чтобы не помешал тебе семя женское выпросить. Ну гляди, ты еще пожалеешь! Не по-моему, так и по-твоему не будет.

Через день наша доченька померла. Я заговаривала и вымаливала, а она на глазах истаяла, как свеча, потухла. Оказывается, он все это время крест под правой пяткой держал да про себя отпевал нашу дочь. Это же надо иметь такое сердце волчье! Про крест и его труд против моей дочушки он потом рассказал, когда время ушо. Горевала я сильно, да он от тоски меня зашептал, я и одыбалась, отошла.

Шло время, и поняла я, что, кроме денег, нет у него ничего святого. Иногда дает человеку траву или корень совсем не от той болезни, с которой пришел человек. Я ему говорю:

— Зачем ты Бога гневишь, ведь не помогут ему эти корни.

А он говорит:

— Хуже все равно не будет. Я что, виноват, что у нас нужные корни закончились, а так ей все какая-то надежда, а мне денежки.

Еще злее стал, когда деньги пропали при обвале, дефолте, что ли, боюсь соврать. Берется лечить даже те болезни, которые не знает, как следует править. Я, если не знаю, открываю Вашу книгу и ищу нуж­ное или советую купить Ваши книги. А он злится, все швыряет, говорит больным, что жена не умеет лечить, заходите, мол, в мою комнату, я пособлю, а Степановой, говорит, нет, все это выдумки. Я потом стыжу его, говорю, чтобы он хоть Вас не трогал, ведь Вы нам всем матушка, еще Ваши прабабки были ведьмы коронованные, а он смеется:

— До Бога высоко, до Степановой далеко, а нам нужны деньги на старость. Я ему говорю:

— Тебе и так много лет, иные так долго не живут. Дело дошло до того, что я решила от него вовсе уйти к своей племяннице. Люди меня и там отыщут, кому надо. Бог приведет. Помогать я умею и делаю это с совестью. Губернатор наш приходил, просил, и я его жену от рака вылечила. Нет больше терпения видеть его лицо злое, и так с ним столько лет прому­чилась, слово против не стерпит, все чтоб было по его. Да и дочь не пожалел, чтоб только по его было. Не могу простить ему.

Ушла, а через день он заявился и все в своем духе. Нет, чтобы поуговаривать, ведь старый, один остает­ся. Нет, пришел и рявкнул:

— Быстро собирайся, там люди сидят, ждут коро­леву хренову, а она характер свой выдерживает.

От обиды я перед иконой встала и поклялась, что отрекаюсь от мужа, который был всегда жаден, груб и с совестью живет поврозь. Знала ведь характер его, что просто так от него не уйти, да все же надеялась, ведь не один десяток лет жили вместе. Думала, уйдет бескровно, должна быть жалость хоть какая-то, но он как закричит:

— Копеечки не возьмешь из нажитого, метра жи­лья не получишь. Будет тебе ровно два метра могилы.

Собралась я с духом и говорю: "Да оставь все себе. А в чужую еще никто не лег, и у меня своя будет рано или поздно. Сколько проживу, столько и про­живу".

И тут, на мое удивление, он говорит, да тихо так, почти шепотом (а ведь мы с ним вдвоем в доме были). Именно этот тихий шепот меня в шок при­вел. Смотрю на него, а он медленно встал на колени и перекрестился:

— Ты забыла, видно, а может, по глупости не поняла, что я не простого роду-племени. Мой отец был всемогущ и меня научил. Сейчас я буду читать молитву, а ты будешь медленно умирать, и никто знать не будет, от чего ты умерла. Дам я тебе жизни ровно триста дней. Если ты одумаешься, приди и поцелуй мою правую руку, и только тогда я сниму свое заклятье. И не больно надейся и гордись. Ведь ты поняла, что я никого не пощажу, если даже свою кровь, единственную дочь, не пожалел. А в доказа­тельство тебе, все в этом доме, кто тебя, приблудную корову, приютил, вымрут, и гораздо раньше, чем ты успеешь их отчитать.

С этого момента на меня напал столбняк. Я сто­яла, видела, понимала, слышала, но ни рукой, ни ногой двинуть не могла. Застолбил он меня, видно, чтобы я не помешала ему читать заклинание на смерть. Потом встал и ушел, а вечером пришли с работы племянницы и сказали, что Людмила упала с крана и разбилась. Она была крановщицей. Еще сорок дней не прошло, как разбились ее сын со снохой. Осталась я одна. Дивные и страшные дела творятся вокруг меня, видно, послал он черта ко мне в хату: двери сами открываются и закрываются. Посреди ночи просыпаюсь от того, что огромный черный кот лапой мое лицо трогает. Свет сам собой включается и выключается. Сама я не живу, а дожи­ваю. Ни одна моя молитва не действует. Читаю, слова путаются и забываются. Ноги и руки распухли, и сделалось мне страшно. И знаю: два века никто не живет, но и так умирать тоже не хочу. Молю Вас всеми святыми и памятью Ваших предков и славны­ми делами моего рода, будьте судьей в моем споре, будьте подмогой и защитой. И пусть все, кто из мастеров меня знал и знает, помолится за меня. Снимите силу его заклятья! Спасите меня, ради триста.

Низко кланяюсь Вам, Богу раба, а Вам вернопод­данная Клава из рода Овражных. Возможно, Ваша бабушка поминала нашу фамилию перед Вами.

Во всяком случае, мои-то знавали славнейшую Евдокию Мудрую. Напоминаю фамилию рода моего мужа, а ныне погубителя моей души и тела — Сташко. В миру он Кирилл, а по кресту Филарет».

Поскольку Клавдия М. просила, я напечатала ее письмо полностью, не выкинув из него ни единого слова. Знающие ее могут помолиться за нее. А я со своей стороны разрубила сей узел по чести и совести, как меня и учили.

Н. Степанова