Нарушение воли покойного

(взято с просторов сети)

Из письма:
«Со мной тут такое произошло, что я и пред­ставить себе не могла. Я много лет жила на поселении. Комната моей соседки постоянно пустова­ла, так как сама она жила в деревне и там лечила людей. Я слышала, была она не то колдуньей, не то знахаркой.

Однажды она заявилась и сказала: — Я приехала умирать. Мне уже 84 года, а в 85 я умру. Потерпи годок, когда на тот свет перебе­русь, тогда комнату мою возьмешь себе.

К ней сюда стали приезжать больные, нашли ее каким-то образом. Но она больше никого не брала, говорила, хочет посвятить последний год жизни молитвам о своей душе. И действительно, день и ночь старушка молилась. Я слышала, как она поет псалмы, шепчет что-то перед иконами. Помня ее обещание передать комнату мне, я уха­живала за ней. Готовила ей легкие кашки — ела она мало, постилась в основном, — стирала ее одежду. Но в душе как-то все сомневалась, что она умрет, уж больно выглядела здоровой и креп­кой моя соседка.

Как-то раз я все-таки не выдержала и спроси­ла ее:

— Баба Алена, с чего вы взяли, что умрете скоро, вон вы еще какая боевая!

И она отвечает:

— Я все знаю, милая. Знаю даже твои мысли, но не сержусь на тебя. Ты девка добрая, а сомне­ния твои мне понятны. У меня ведь лежит дар­ственная на твое имя и завещание. Не сумлевайся, к ноябрю меня уже не будет. А чтоб поверила, вот что я тебе скажу. Вчерась ты чашку на работе разбила, когда вы утром чай пили. А неделю назад у тебя кошелек утащили, но ты об этом никому не рассказывала, потому что у тебя в кошельке толь­ко мелочь была. Так это или не так?

Ох, и удивилась я!

— Откуда вы все это знаете, баба Алена? — спрашиваю.

— От Бога, — отвечает. — Если Он не пожела­ет, пекарь не был бы пекарем, а лекарь — лекарем. Предки мои многое умели. Я вот только не завела детей и не передала им знания свои. Я тебя, Зина, попрошу, я ведь не просто так отдаю тебе свою комнату, а чтобы ты мою последнюю волю испол­нила. Как умру, похорони меня, но не ставь па­мятника. Память обо мне пусть будет в сердцах тех, кому я помогала. Ты лучше крест каменный на могиле сооруди, он дольше стоять будет. Я Господу всю жизнь служила, так пусть при мне хоть крест останется. Деньги на крест, отпевание и помины я оставлю. А главная моя просьба такая. Собрала я тут деньги на монастырь, вот держи адрес. Отвезешь деньги туда. Да не забудь службу там отстоять по моей душе. — По щекам соседки даже слезы побежали от волнения. — Зина, — продолжала она, — обещай, что исполнишь мою просьбу. Если не хочешь, то уж лучше сейчас скажи, я не обижусь, а попрошу еще кого-нибудь. Главное, как начнут тебя деньги во искушение вводить, не поддавайся — нет большего греха, чем не исполнить волю покойного.

Я клятвенно заверила, что все исполню, как она попросит, чтобы не сомневалась бабушка.

Через месяц, в ноябре, она умерла. Думаю, она знала даже час своей смерти, так как дверь в свою комнату на ночь не закрыла, а на стол положила деньги и записку для меня, где было всего несколько слов: "Прощай. Если в чем виновата, прости. Завещание на столе. Я сдержала свое слово, Зина. Сдержи и ты свое. Похорони, как проси­ла, с крестом. Возьми деньги на похороны, а остальное увези в монастырь. Алена в миру, а в крещении — София. Аминь".

Плакать я не плакала. Она ведь не была мне родной. Да и жила в другом месте, где людей лечила. Когда появлялась, мы с ней почти не разговаривали: она то в церкви, то в комнате своей молилась, поздороваемся утром на кухне — вот и все слова. А денег было прилично. Пересчи­тав их, я решила, что ни в какой монастырь не поеду, махну лучше в Сочи, отдохну, как нор­мальные люди.

Потом я позвонила в милицию. Бабулю увезли в морг. Перед этим у меня спросили, есть ли у нее родственники. Я ответила, что бабуля жила одна.

- А кто же будет ее хоронить? — спрашивают.

— Не знаю, — пожала я плечами.

— Что ж, похоронят как безродную, — нахму­рился милиционер. Я промолчала.

Комнату я побелила, выкинула старую мебель, купила все новое. Но... Мне все время казалось, что я не одна в квартире. Ерунда, думала я, это мне совесть покоя не дает. Все забудется и пройдет. Совесть на хлеб не намажешь, а такой случай только раз в жизни выпадает. Какая разница, кто похоронит — Государство или я.

Прошел месяц, и я увидела сон, будто подхо­дит ко мне Алена и, наклонившись, пристально смотрит на меня. Я ее взгляд чувствую, но глаз не открываю, делаю вид, что сплю крепко.

Алена говорит:

— Ты же обещала! Ведь я просила тебя, и ты обещала! Прошу тебя еще раз. Отвези в монастырь деньги, я их всю жизнь копила. Эти деньги на свечи Богу, а не тебе. Добром прошу, отвези.

Утром я подумала и решила: нет, не отвезу. Сон и есть сон. Бывали в моей жизни сны и похуже, не хватало только, чтобы я восьмидесяти­пятилетнюю бабку боялась и из-за этого опять нищей стала. В общем, стала я такие мысли гнать из своей головы. И вроде успокоилась.

Появились деньги, появились приятные хло­поты: по магазинам езжу, обновы покупаю. Однажды в ЦУМе стою в очереди и вдруг вижу... бабу Алену. Стоит она и смотрит на меня. И осуждающе так кивает. Мне аж плохо стало. Ду­маю, с ума я, что ли, схожу? Спрашиваю женщину, которая рядом со мной стояла:

— Вы там бабку в синей кофте не видели? Женщина отвечает:

— Не, я никого не видела.

Прошло еще три месяца. Со мной стали проис­ходить и вовсе странные вещи. Иду я как-то вечером домой. Вдруг собачка меня догоняет, вьется, крутится, мешает шагать. Я ей говорю:

— Ты что привязалась? Пошла вон отсюда. Иди домой. Где твой хозяин? Пошла вон!

И вдруг слышу голос Алены:

— Отвези добром деньги.

От ее голоса я остолбенела. Стою, смотрю во­круг. Ни собаки, ни людей. Снег метет, темно. И так мне жутко стало. Домой бегу, а дорогу забыла. Мечусь между домами. А дома все высокие, чуть ли не в небо упираются, а я маленькая, малень­кая. Страшно так, будто в лесу или на кладбище хожу ночью. Села я обессиленная в сугроб, не могу двигаться, слезы бегут из глаз. Какой-то прохо­жий подошел и спрашивает:

— Женщина, вам плохо?

— Да, мне плохо. Где я? Не могу найти дорогу. Не пойму, где я...

Он спросил адрес, я ответила. Прохожий под­нял меня из сугроба, отряхивает и говорит:

— Вы как раз около этого дома ходите. И проводил меня до квартиры. Получается, что я вокруг собственного дома три часа ходила. Ночь я проспала. Утром очухалась и, успокоившись, стала рассуждать. Большую-то часть Алениных де­нег я в банк положила. А в банке условие: в течение года не снимать. Не терять же проценты! Нет, думаю, не сниму. Надо быть полной идиот­кой, чтобы от такой суммы добровольно отка­заться.

И опять ночью пришла ко мне Алена, но я уже не спала. Видела, как она отделилась от стены, вроде как ничего из ничего вышла. Одета в юбку старую, кофту — в них она и умерла.

— Я тебя, девка, ненавижу! — тихо так гово­рит. — Ты меня долго вспоминать будешь, а о деньгах забудь: ни одной моей копейкой не по­пользуешься. — Повернулась и пошла так же, как появилась, в стену.

Когда стало ясно, что банк меня обманул, я попала в больницу. Вернулась домой, а меня обокрали. Вынесли все новое, что было куплено на Аленины деньги. Воров так и не нашли.

Я с тех пор болею: ходить не могу, ноги отня­лись. Пишу вам лежа, поэтому у меня такой почерк. Обещала, что завещаю свою квартиру пле­мяннику, если тот будет ухаживать за мной. Все повторяется, думаю, что он поторопит мою смерть, возьмет и отравит, чтобы побыстрей квартира ему досталась. Я боюсь уми­рать, боюсь встретиться на том свете с Аленой. Я раскаиваюсь, но, наверное, уже поздно.

Писала Вам письмо целую неделю. Отправит его моя знакомая. Она и дала мне Ваш адрес, говорит, что Вы все можете. Позвоните мне, если сможете...»

Я позвонила Зинаиде и пообещала ее выле­чить, но прежде взяла с нее слово, что она выпол­нит последнюю волю Алены. Та сказала, что как только встанет на ноги, продаст Аленину комна­ту, узнает в морге, где она похоронена, и поставит каменный крест, а остальные деньги отвезет в монастырь.

Вот уже несколько лет Зинаида ездит на моги­лу к Алене и сажает цветы у подножия каменного креста